бы ноги тебе мертвым узлом.
Это, видно, нравилось Кафтанову.
– Вот чего, сударушки мои… Кто совратит Федьку моего – сотенную в зубы! Старайтесь! – похохатывал он.
Однажды в числе других мужиков и женщин он привез на заимку и Лушку Кашкарову.
– Вот, Федьша, – он хлопнул Лукерью по крутой спине, – все печенки она мне изъела: свози да свози к Федьке.
– Что говоришь-то, Михаил Лукич? – взмолилась та.
– Перечь у меня! – зыкнул Кафтанов и отвернулся, будто забыл о ней.
В тот раз Кафтанов гулял дня три, и все это время пьяная Лукерья, как тень, ходила за Федькой, сторожила каждый его шаг, норовила обнять при каждом удобном случае.
– П-пошла, стерва, – говорил свое обычное Федор, отбиваясь под свист и гогот кафтановских гостей.
На второй день, под вечер, выбрав время, она шепнула ему трезвым и, как показалось Федору, жалким голосом:
– Пожалей меня, Федор… Они балаган устраивают, не понимаешь, что ли? Не могу я Мишку ослушаться…
– Все равно уйди! Не лезь! – отрезал Федор.
На ночь он ушел в лес, ночевал в стогу сена.
На третий день он стал ходить по заимке с плетью, той самой, которой Кафтанов отстегал когда-то Лукерью.
– A-а, не получаетца, паскудная твоя р-рыла?! – пьяно и злорадно гремел Кафтанов, крутя распухшей, разлохмаченной головой. – Талантов не хватает?! Н-ну, гляди у меня, последний день сроку…
В этот «последний» день, как обычно, надо было топить баню. Сунув плетку в сапог, Федор натаскал в огромный казан воды, присел отдохнуть возле стенки, на припеке. Силантий, растопив баню, приткнулся рядом.
– Уходи, Федор, в лес от греха, – сказал старик. – Возьми ружье да уходи… Ведь он, Кафтанов, гляди, и в баню тебя с кобылой этой загонит. Им что, потеряли обличье-то людское…
– Они потеряли, а я нашел… Я с первой минуты понял, что не Лушка, а сам Кафтанов со мной играется. Но я его переиграю.
– Как это?
– Так… Отойди-ка, батя… Вон Лушка вышла, меня вызревает. Отойди.
Старик, кряхтя, поднялся, поплелся в конюшню.
– Федя… Федя… – немедленно метнулась к бане Лукерья.
– Прочь! – толкнул он ее в грудь, ушел за дом.
– Федя… Пожалей… – женщина догнала его.
В окнах мелькнули лица кафтановских гостей. Заметив это, Федор схватил Лукерью за волосы, бросил на землю. Сверкая оголенными ногами, она покатилась по траве. Федор выхватил из-за голенища плеть и принялся остервенело хлестать ее по этим голым ногам, по спине, по голове. Из дома пьяно заулюлюкали, закричали, засвистели. Лукерья хотела встать, но снова упала, сжалась, укрывая голову, и только вздрагивала под его ударами…
Опомнился Федор, когда его самого кто-то схватил за шиворот, сильно встряхнул.
– А ежели изувечишь бабу?! – чуть не царапая его бородой, рявкнул Кафтанов. –
