Сам командир похлопал бы меня по плечу и сказал: «Молодец, Витька!»
В ту ночь не развертывали плащ-палаток – дождь перестал, стало немного теплее. Ночью, на дежурстве, мне показалось, что небо проясняется, но ни звезд, ни луны не было видно, выпала сильная роса. А утром меня растолкал Володька Щелкунов и радостно дохнул в ухо:
– Солнце! Ты видишь – солнце!
Я открыл глаза и зажмурился: прямо передо мной, на корявом стволе сосны, ослепительно и весело сияли потеки смолы. Лес стал совсем другим. Словно взорвался в небе от избытка красоты волшебный мост радуги и слепящим дождем сверкающих осколков обрушился на землю. Сквозь горячий блеск мокрой, глянцевой березовой листвы проглядывало бесконечно высокое, лучисто-голубое небо. В четкой зеленоватой тени под лиственными сводами купалась и таяла голубая дымка, легкий парок окутал стволы сосен, залоснилась белым шелком береста. Пахло растопленной солнцем смолой. И солнце, прекрасное солнце, никогда прежде так не ценимое солнце, озаряло все это вызванное им же великолепие, купаясь в радостной, ликующей лазури.
Вдвоем с Щелкуновым мы сорвали венгерки с еще спавших друзей. Самсонов, впервые сняв с наголо бритой головы свой летный шлем, нежился на солнышке и, с доброй улыбкой наблюдая за нами, раскладывал на пеньке бритвенный прибор. Повеселевшие десантники мигом выбрались из-под деревьев, долгое время лежали на залитой ярким светом поляне, слушая птичий гомон, вдыхая запах нагретой смолы, подставляя то один, то другой бок под живительные солнечные лучи. Никто не расставался с подсумками, гранатами, финками и пистолетами, но набрякшие ватные венгерки, гимнастерки, плащ-палатки, вдрызг раскисшие сапоги – все это было раскидано по траве, брошено на кусты, повешено на сучья. Опорожнили для сушки вещмешки. Не спеша вычистили и смазали оружие – оно покрылось рыжим налетом ржавчины. Вполголоса перебрасывались шутками, Надя тихонько напевала любимую песню нашей группы:
И в какой стороне я ни буду,
По какой ни пройду я траве…
Надя украдкой извлекла из кармана гимнастерки круглое, ослепительно сверкнувшее зеркальце, воровато взглянула в него и испуганно спрятала обратно.
Завтрак в то утро походил на веселый пикник. Командир разрешил («Только по-быстрому») разжечь костер. Но где во вдрызг мокром лесу найти сушняк? Это знал, разумеется, наш полесский следопыт Коля Барашков: в первом попавшемся дупле, конечно! По части лесной премудрости с ним соперничала Надя.
– Эх ты, брат мой бледнолицый! – смеясь, журила она следопыта. – Что ты мне свои елки-палки в костер тащишь? От ели, Монтигомо, каша горчит. Разве не помнишь, индейцы у старины Фенимора всегда ольху жгли – духовитость от нее такая, что пальчики оближешь!
Надина гречневая каша и впрямь отличалась духовитостью и аппетитностью необыкновенной. После завтрака Надя легла рядом со мной на подсохшую плащ-палатку и долго следила, беспечно улыбаясь чему-то, за полетом рыжей стрекозы, кружившей над нашей полянкой. Несколько раз Надя пыталась накрыть юркую стрекозу беретом, когда та подлетала
