Сазонов.
– Наше дело маленькое! – сказал Терентьев.
– Эх вы! Тихони! – налетела на них Надя. – Да что Самсонов наш с ума, что ли, спятил? – Она возмущенно вытирала ладонью мокрое лицо и в сердцах убирала под берет налипшие на лоб пряди.
– Не нам, а командиру решать, – заявила Алла Буркова.
Но Николай Барашков, казавшийся вначале равнодушным к судьбе парня, объявил, что сам он ни за что не согласился бы собственными руками расстрелять этого олуха, однако ж морду набил бы подлецу с удовольствием.
– Надо поговорить с Самсоновым, – решительно объявила Надя и ускорила шаг.
Она догнала Самсонова и стала возмущенно шептать что-то командиру, а потом вдруг громко чихнула.
– Девичьи сантименты надо было в Москве оставить, Надюша, – произнес Самсонов усталым, простудным голосом. – Так надо. Мы и в мирное время не миндальничали, не дожидались, пока такой вот тип предаст… Эх, всучили мне чистоплюев, «кастрюлек» просватали, хлопот с вами… Летят в тыл, а на уме не патроны и мины, а чувствительные фразы да бигуди! Да тише ты, расчихалась!..
«Кастрюльками» Самсонов называл в Москве девчат нашей части. Весной ему пришлось немало повозиться с молодыми комсомолками: в Измайлове он почти ежедневно проводил боевые занятия со сводным учебным отрядом добровольцев-новичков.
Боков тоже попытался отговорить Самсонова от расстрела.
– О бдительности забыл? – отвечал командир. – Отпусти его – этой же ночью нас окружат, накроют гестаповцы.
– Мы можем далеко уйти от этого места, – убеждал Боков командира. – Ну что из того, что мы устали!.. Ну какой он изменник!
– Неужели не ясно, – вдруг вырвалось у Самсонова, – да если здесь все такие, нам капут! – Он тут же взял себя в руки. – Не изменил, зато может изменить! Как командир группы, – веско произнес он, – я уже принял решение и из района, указанного мне командованием, уходить не намерен! Хватит! Развели тут парламент! Розовые сопли развесили!
– Эй, Надька! – некстати давился от смеха Кухарченко. – Что у тебя в кастрюльке бренчит – бигуди?.. И что вы все раскудахтались. Прав Самсоныч. Шлепнуть этого туриста-велосипедиста, и все тут! В распыл гада!
На опушке мы остановились. Мрачный бор гудел таинственно и жутко. Слезилось мглистое небо.
– Дай я! – сказал Кухарченко.
– Я сам, – ответил Самсонов.
Кухарченко отвел на несколько шагов парня. Самсонов взвел парабеллум. Кухарченко отошел и крикнул: «Давай!» Словно в городки играл – установил фигуру и посторонился в ожидании удара.
– Боже мой! – трепетно прошептала Надя. – Он… он засиделся у невесты…
Надя опять чихнула. Все мы вздрогнули. И парень вздрогнул.
Он сделал движение руками, точно собирался поднять воротник. И вдруг закричал и упал на колени:
– Ой, мама! Што вы со мной рабите?!
В ту же секунду коротко блеснуло пламя, грянул
