style="font-size:15px;"> Дождь, дождь, дождь… За серым небом не видно солнца. Дождь не оставил ни одного сухого места в лесу. Сумрачно глядит лес, мокро чернеют стволы деревьев. Вода тянет к земле отяжелевшие ветви, заполняет ямы, затопляет болота. Пузырятся, вскипают лужи. Все живое попряталось по гнездам и норам. Кроме угрюмого шума дождя, не слышно ни единого звука.
На Самсонове комсоставский серый плащ и кожаный шлем, на девушках топорщатся и громко шуршат две наши плащ-палатки, на остальных – промокшие насквозь венгерки. Из-за вещевых мешков на спинах мы похожи все на горбунов. Дождь смыл, как растворитель, все краски вокруг: синь неба, зелень леса во всех ее оттенках, защитный цвет нашего обмундирования и даже румянец на лицах. Все стало тоскливо-серым, темным, мутным.
– Никак, братцы, новый Всемирный потоп начинается, – мрачно шутит Щелкунов.
Барашков уверенно вел группу – наконец-то, с помощью крестьян, мы сориентировались.
В сумерках мы набрели на болотистый берег взбухшей речушки.
– Река Ухлясть! – торжественно объявил Барашков. – Приток Днепра.
Мы остановились неподалеку, облюбовав возвышенное место под густыми старыми елями. Натянув палатки, устлали траву под елями мокрым лапником и по очереди забирались туда чистить оружие.
– А мужичок-то, бородач из Кульшичей, оказался членом партии, – хрипло проговорил, стуча зубами, Самсонов, когда мы кое-как уместились под плащ-палатками. – Бывший работник сельсовета. Обещал помогать нам. А тот, другой, отец полицейского.
Это заявление вызвало целый залп недоуменных вопросов.
– Почему же мы отпустили старика? – удивился Шорин. – И почему коммунист этот разъезжает на одной телеге с этим типом?
– Тоже мне коммунист! – проворчал Щелкунов. – С фашистами драться надо, хотя и старик, а он с полицейскими якшается.
– Выкиньте-ка вы из головы все, чему вас учили о немецком тыле на Большой земле! – ответил Самсонов. – Важно, что этот коммунист согласился работать на нас, связным нашим будет. На остальное мне наплевать. И не старик он вовсе – под сорок каждому. Бороды здесь все поотпускали, чтобы немцы их за комиссаров, командиров, коммунистов не принимали.
Кухарченко потер о затылок отсыревшей спичкой, чиркнул о коробок, закурил. От духовито-сладкого запаха махорки у меня закружилась голова, заныл голодный желудок. Боков жевал сухари с колбасой, но я был слишком слаб для того, чтобы достать из-под головы мешок. Засунув онемевшие руки в мокрые карманы шаровар, я старался уснуть, с ужасом думая о том, что ночью придется уступить место другому и целых два часа проторчать в потемках под ливнем.
Первым – с щекой, оттопыренной сухарем, – заснул Васька Боков и захрапел так, что к нему подошел с поста часовой и, желто моргнув фонариком, несколько раз ткнул в бок прикладом полуавтомата.
Шумят дожди
1
Дождь продолжал накрапывать и на следующий
