тизм на утреннем лениво собранном экстренном собрании.
Официально, конечно, причина была иная – халатность. Самая удобная причина для увольнения заслуженного и признанного медицинским сообществом патологоанатома, настолько докалебавшего главного врача своими “цветочками”, что нововышедшая книга не оставила ему выбора.
Из своего стерильно белого кабинета с мелкой неприятной плиткой по стенам меня провожал лично главный врач – коренастый и неглупый уже седой мужичок, молчаливо, но озлобленно следивший за моим таким же молчаливым сбором. В дверях, когда я уже уходил, он негромко спросил: “Не заебался ты своей хуйнёй заниматься?”. Слово “заебался” он цензурировал мягким и тихим проглатыванием половины слова, а вот “хуйня” вышла у него резко и экспрессивно.
Я тянулся к растениям, сколько себя помню, пусть этот интерес иногда и проявлялся в необычных формах. Когда мне было пять, мой дед, которого я едва помню по белым усам, сухим большим рукам и резкому запаху изо рта, умер. Смутно помню похороны – лишь, что стул был мне не по размеру и я скучную вечность просидел, глядя в скатерть на торце стола.
В тот же вечер (или год спустя, не знаю) родители помогали бабушке разбирать вещи дедушки на чердаке в деревенском доме. Я игрался с деревянным грузовиком, как вдруг папа вручил мне, сидящему на полу, жёлтую внутри и серую снаружи книжку. “Твой дед сюда записывал свои знания о травах. Посиди, почитай, может, научишься чему дельному”. Он ушёл помогать бабушке дальше, оставив меня и грузовик вместе с этой ветхой толстой книгой. Я не трогал её ещё несколько дней, пока однажды отец не наказал меня за тунеядство и не забрал у меня все игрушки. Мы всё ещё были в деревне и особых развлечений, кроме пинания веток, у меня не осталось. Я открыл эту книгу, лёжа на животе на кровати, и принялся изучать написанное. Помню тёплое солнце через маленькое окно, что грело мне спину. Читал я, кстати, уже хорошо, но дедушкины каракули разобрать было трудно, зато рисунки были красивые. К каждому рисунку был прилеплен кусочек бумаги таким образом, чтобы образовывать карман для высушенных трав. Я доставал их и нюхал – почти все пахли вкусно и интересно. По детской дурости я начал их не только нюхать, но и совать себе в рот. Некоторые были на вкус, как пыль. Какие-то приятно хрустели, но потом кололи язык. Хорошо помню цветок со второй страницы – его я съел почти сразу – сладковатый, мягкий, пряный. Мне понравилась эта игра и я начал делать вид, что разбираюсь в растениях не хуже своего деда. “Так-так, мальгинария болотная, ага. На вкус горьковатая, с привкусом кислости. Так и запишите”, – я брал красный карандаш, вычёркивал какие-то дедовы слова с умным видом и записывал свои, кривые. “Что у нас тут? Гарделия верёвчатая. Интересный вкус, выраженный”. Я выплёвывал неприятные растения на пол, за кровать, и продолжал писать что-то на детском языке. Особенно меня зацепила страничка с обведённым деревом. Тот вкус я помню до сих пор, пусть и не смогу его полностью передать – сладчайший, будто язык нежится в самой сладкой на этом свете вате. Так я впервые познакомился с Лиян. Съев часть её корня, я так и не успел ничего записать – мама прервала мою исследовательскую работу и позвала гулять в лес. Высокая трава в поле перекрывала мой взор, я держался за мамину руку и весело рассказывал ей, что я теперь буду исследовать растения. Собирал всё, что видел – самые обычные полевые цветочки и складывал их в карман. А потом я потерялся. Помню, что отпустил мамину руку и ушёл в высокую траву, скрывшись от мира. Но мне не было страшно. Солнце не хотело садиться, а я и дальше собирал из-под ног красивые цветы. Помню, как неделями жил в лесу, ел листья с разных деревьев и запоминал их вкус. На коре я видел карты: тут мой дом, тут живёт мой друг, а тут речка. Я ложился в траву, обнимаясь с корнями, и засыпал под приятный шелест ещё несъеденных листьев. Потом, конечно, я нашёлся. Мама не подтвердила эту историю и сказала, что гулянка закончилась чуть более прозаично, но эти образы до сих пор хранятся в моей голове. Как и книга, кстати. Я стащил её из деревенского дома, потому что боялся, что меня заругают за съеденные цветы. Мне было очень стыдно и страшно оставлять её – вот я и взял её в надежде, что никто не вспомнит. Ещё годы она пролежала под моей кроватью в городской квартире. Никто не вспомнил.
Наивно полагать, что этот случай стал основой для моего увлечения – я был мал, глуп и всё достаточно быстро забывал. Но отправная точка лежит именно здесь, в старой суховатой книге, между примерно сороковой и сорок первой страницами.
Глава 2.
Чуть повзрослев, я вспомнил про книгу и много расспрашивал маму про эти растения и про Лиян, конечно. Она сказала, что все эти растения дед выдумал – он был сумасшедший и даже лежал в психушке. Бабушка, к слову, в это не верила и не хотелось и мне. Когда мне было одиннадцать, я гостил у неё и сильно заболел – живот крутило так, что хотелось его проткнуть чем-нибудь острым, как будто от этого будет лучше. Я лежал, обжав колени, на слегка наклонённом диване и плакал от боли. Бабушка с утра ушла куда-то в лес, а мама крутилась вокруг меня, просила почаще ходить в туалет, поила большим количеством воды и даже попросила отца съездить в город за лекарствами. Папа сказал,
