я собрался из темноты на кухню – жёлтую и тёплую – моё утешение. Под мягким кухонным светом я заварил себе ароматного травяного чая, чтобы немного проснуться и успокоиться. С горячей дымящей кружкой я прошагал вдоль чёрной комнаты, но чернота уже более не смущала меня, она не была единственным существующим пространством, эта чернота была лишь отсутствием кухонного света. В конце продолговатой спальни (единственной комнаты, кроме кухни и оранжереи) была стена из стеклоблока и дверь, ведущая за эту стену – в лабораторию. Вообще, мне очень нравилось строение моей квартиры – как вагон поезда. Небольшой аппендикс от прихожей – кухня, справа, а вдаль от прихожей прямоугольником легла моя квартира, комната за комнатой.
Пройдя жилую комнату, я зашёл в тёплую стоячую влагу лаборатории и включил белый свет. Квадратная небольшая комната, справа – слегка побитый простецкий стол прямо перед окном – моё рабочее место. Напротив двери, в которой я стою, у стены расположилось хранилище с множеством ячеек – в каждой стоял цветок, у каждого цветка в ячейке свои условия существования: разный свет, разная температура, разная влажность. Слева у параллельной к столу стены симметрично было воткнуто окно, под которым стояли высокие растения – просто для красоты, не для изучения. И изучаю я не растения, а их смерть. Иногда, конечно, в качестве хобби я занимаюсь гибридизацией и у меня даже есть своя коллекция интересных селекций, но меня как патологоанатома, пусть и бывшего, больше заботят условия умирания и возрождения.
Я вспомнил, что оказался безработным и лёгкая хандра легла внутри меня. Моих накоплений хватит едва на год, и пусть меня это не беспокоит, думал я. Пусть я останусь в своей лаборатории, отдамся любимому делу и очищу своё время для того, что поистине ценю.
Мне интересны реакции растений на губительные факторы: их адаптация, их процессы умирания, пост-смертельные процессы и, конечно, реактивное сопротивление. Кроме того, крайне занимательным я нахожу и процессы возрождения – абсолютно каждое умершее растение я могу использовать в качестве основы для выращивания вида, теоретически, но практически – не для каждого нового рождения у меня есть инструменты и ресурсы.
Из тумбы слева от двери (о ней я не рассказал) я достал сухую тряпку, в которую были помещены три стебелька с разными цветами – подарок одного восточного коллеги – редкое растение, которое даже в их краях существует в очень специфичных условиях и встречается нечасто. Живые они мне не нужны.
Я сел за стол, надел очки, включил свой любимый альбом, положил скальпель в правую руку и аккуратно сделал надрез вдоль стебля. Придвинув увеличительное стекло, я отсоединил часть отмершей ткани и перенёс его в чашечку, которую поместил под микроскоп.
“Господин Бертин (он произнёс мою фамилию правильно – с ударением на последний слог), поделитесь для читателей, Вы не раз в своей книге упоминали плоды Лиян, какова вероятность, что мы способны восстановить их в нашей действительности?”.
