от Альп перенимали флорентийские модели, и знать поменяла за́мки на загородные виллы, которые своей незащищенностью от нападений ознаменовали новые безопасные времена для придворной просвещенной знати. Однако Великая французская революция положила той безопасности конец, и традиционные архитектурные стили утратили свою жизнеспособность. Они остались лишь там, где сохранились старые формы правления, как в наполеоновских достройках к Лувру, вот только их напыщенная безвкусица вопиет о комплексах императора. Он словно задался целью опровергнуть излюбленное причитание своей матери «Pourvou que cela doure»[6].
В девятнадцатом столетии преобладают две архитектурные формы, обязанные своим появлением автоматизации производства и демократическому индивидуализму: заводские трубы, с одной стороны, и ряды малюсеньких домишек для семей рабочих, с другой. В то время как заводы представляют собой организацию экономики, возникшую в результате индустриализации, домишки свидетельствуют о социальной разобщенности – идеале общества индивидуалистов. Там, где высокая цена на землю располагает к строительству больших зданий, в них также налицо чисто архитектурная, а не социальная общность: это офисные блоки, многоквартирные дома или гостиницы, обитатели которых не принадлежат к единому сообществу, как монахи в монастыре, а всеми силами стремятся к тому, чтобы как можно меньше замечать существование соседей.
По всей Англии, где только позволяет цена на землю, утверждается принцип отдельного дома для каждой семьи. Бесконечные ряды таких домов тянутся вдоль железных дорог на подъездах к Лондону или любому другому североевропейскому городу. Каждый домик – центр жизни отдельно взятого человека, а социальное общение имеет место лишь в конторе, на фабрике или в шахте, в зависимости от региона. Социальная жизнь вне семьи (по крайней мере в ее архитектурном выражении) сводится исключительно к экономической деятельности, а потребности в общении, не связанном с экономикой, люди должны удовлетворять в семье либо подавлять. Если судить о представлениях об идеальном обществе по эстетическим качествам архитектуры соответствующей эпохи, последние сто лет можно смело отнести к худшим временам в истории человечества.
Заводы и ряды неказистых домишек воплощают в себе любопытнейшее противоречие современности. Производство все больше рассчитано на массы, а наши интересы во всем, что не касается политики и экономики, становятся все более индивидуалистическими. Это проявляется не только в культуре и искусстве, где самовыражение вылилось в анархические протесты против вообще любых традиций и обычаев, но и (возможно, как реакция на чрезмерную скученность населения) в повседневной жизни простых мужчин и в еще большей степени – женщин.
На фабриках социальная жизнь происходит волей-неволей, о чем свидетельствует возникновение профсоюзов, а дома каждая семья жаждет уединения. «Я сохраняю себя ради себя», –
Искаженная корсиканским произношением французская фраза
