– нет. Но ведь мы же люди?
Он брызжет слюной.
– Златан, я уверен, родился нормальным парнем. Он стал таким потому, что попал в плохое окружение.
– Слабый аргумент.
– А я и не защищаю его. У того, что происходило с нами, есть причина посерьезнее.
– Какая?
– Любовь! Мать проживает жизнь ребенка, каждую секунду его существования, как свою собственную, забывая о себе совершенно. Я был Златаном, и проживал его жизнь, как свою собственную, вот и все.
– Опять двадцать пять!
Следователь с ненавистью комкает пустую сигаретную пачку, бросает ее в угол.
Я продолжаю наступление:
– Сын, которого ты любишь, остается самым лучшим на свете – что бы он, не сотворил.
– А вот и нет!
– Забыл, что имею дело со следователем – извини. Если ты в чем-то не оправдал своего сына – значит, твоя любовь не абсолютна. Значит, ты не соединен с ним, отдалился от него.
– Нет уж! Это значит, что я не забываю и о других людях тоже – о тех, кому он причинил зло.
Я сдаюсь:
– Извини. Видишь ли, в тот момент я не любил всех людей, с которыми меня сводила судьба – но только Златана и Машу.
Он отворачивается от меня, подходит к окну, бормочет:
– Постромки в клочья…Лошадь где? Подков
Не слышен стук… Петляя там, в руинах,
Коляска катит меж пустых холмов…
Съезжает с них куда-то вниз… ( Бродский)
Несколько минут мы молчим, слышно, как жужжит муха, бьется о стекло, в коридоре хлопают двери.
– Ну ладно, я тебя понял. Ты любил Машу и Златана, и никого больше. Вы были как одно.
Он оборачивается.
– Продолжай.
Бордовый
– В первый же вечер Златан устроил пир на своей съемной квартире – туда мы приехали. Он заказал гору суши с доставкой, и достал из бара несколько бутылок темного рома. Мы выпили, в ожидании еды, пару литров, и захмелели. Он говорил тосты о братстве, о настоящей мужской дружбе, когда живут вместе и умирают друг за друга, а я слушал его, зная, что доставляю ему этим огромное наслаждение. «Номер один». Помнишь? Он говорил еще больше, видя, как я радуюсь тому, что делаю его счастливым, слушая его восторженные речи. Он делал это не для себя конечно – но для меня, наполняя мое желание доставлять ему удовольствие непревзойденным восторгом. «Номер два». Наши радости и устремления сплетались в потоке любви и взаимного и чуткого внимания друг к другу, образуя все более прекрасные и возвышенные состояния единства три, четыре.. десять – и так до бесконечности. Мог ли я представить себе, что эта скотина, что это животное в человеческом обличье, способно на такие тонкости восприятия реальности? Незаметно, мы выпили еще пару бутылок – и расчувствовались, и совершенно опьянели – а суши все не было. Он включил музыку – Tony Junior, Immortal. Видимо, его любимая. Под бешеный ритм мы вскочили, и прыгали,
