видела перед собой эту картину, как он пишет письмо. Сидит в своей камере, пачка «Иона Сильвера» на укрепленном в стене столике. Типичная тюремная одежда – нижняя рубашка, комбинезон и тапки. На стенах афишки: голые красотки, как их там зовут… Аннет, Сюзи… все они похожи на нашу маму в молодости. Вот он грызет карандаш, обдумывает следующее предложение, старается, чтобы черточки и дужки составлялись в буквы, а буквы – в слова… безобразные до невозможности, по ним ясно видно, какую борьбу он выдержал сам с собой. Слышу звуки из коридора: звяканье ключей на поясе надзирателя, кто-то включил радио, кто-то просто орет что-то невразумительное.
Если я не ошибаюсь, папаша появится через три недели.
Поздно вечером мать проснулась и спустилась вниз. Почему-то в пальто. Колотун ее бьет, что ли, с похмелья… Роберт уже спал, а я сидела в кухне и соображала, что же мне делать в ближайшие дни.
– Доброе утро, – сказала я.
Она налила стакан воды:
– Говори потише, если можешь. Я плохо себя чувствую.
– Могу понять. Ты даже не разделась.
Она вздохнула, нашаривая на полке порошок парацетамола.
– Папа возвращается через несколько недель. Я очень обрадовалась. Ну и… отпраздновала. Его отпустят раньше срока.
– Я читала письмо.
Глаза блуждают. Закурила сигарету, увидела письмо на столе и сунула в карман пальто.
– Роберт у себя?
– Спит.
– Хорошо.
– Они опять над ним издевались…
– А почему он не даст сдачи? Почему не защищается?
Она села за стол и высыпала парацетамол в воду. Вода забурлила. Выглядит жутко, мешки под глазами, волосы спутаны, чуть не колтуны. Я ее даже не осуждаю, осуждать ее трудно, но и понять невозможно. Иногда я размышляла: если я пойму, кто она есть, то уже вроде бы не остается места для осуждения, а если сразу начну судить, то и не пойму никогда… Она же не всегда была такой – равнодушной полупьяной женщиной, которую я вижу перед собой. Я же помню эти мгновения: я сижу у нее на коленях, а она смеется и красит мне ногти красным и белым лаком, ногти становятся совсем как божьи коровки, а по вечерам она еще могла играть со мной и с Робертом в карты или в футбол на улице. А сейчас… протягивает руку погладить, а я отшатываюсь так, что чуть не падаю со стула.
– И нечего читать чужие письма… Это некрасиво.
– И нечего шарить в моей комнате. Если там и есть деньги, они мои. Теперь там на час уборки.
Длинный пористый цилиндрик пепла падает ей на колени, но она этого не замечает.
– А здесь, внизу, настоящий свинарник. Извини, что я об этом говорю, но ты заблевала всю прихожую.
Я слышу все словно со стороны. Это не разговор нормальных людей… но все так и есть.
Она с трудом встает и подходит к календарю. Похоже, не поняла, что я ей сказала, либо вообще ничего не помнит. Ну и хорошо,
