на картине будто хочет мне что-то сказать. И когда я встречаюсь с ней взглядом, мои глаза наполняются слезами. За одно короткое мгновение я осознаю: это – мама! Моя мама!
Всё это иррационально, нелогично, ненаучно. Но мне нет дела до обоснования всего того, что рассказал дядя.
Я всхлипываю. Моя вторая мама обнимает мои дрожащие плечи.
– Это портрет графини Евгении Закревской работы неизвестного художника.
Я рыдаю, уткнувшись в колени мамы Ларисы.
– Наташенька, это не может быть правдой, – тихо увещевает она.
Но ее слова проходят мимо.
А вот папа подхватывает мою волну. Хотя, если всё так, как говорит Никита Степанович, то он и не папа мне вовсе, а прапраправнук.
– Хорошо, если мы предположим (всего лишь предположим!), что ты говоришь правду. Означает ли это, что обратный обмен совершить уже невозможно?
Академик ставит портрет на кресло, а сам протискивается-таки к столу и ловко открывает бутылку вина.
– В том-то и дело, что возможно! Я собирался вызывать вас в Москву именно потому, что сегодня утром получил письмо. Нет, не с обычной почтой. Я проснулся сегодня утром и обнаружил его на тумбочке у кровати. Не спрашивайте меня, как оно туда попало – я не знаю!
– Где это письмо? – сразу настораживается мама.
Академик со вздохом отставляет в сторону полный бокал вина и идет в спальню. Возвращается он, держа в руках листок бумаги, исписанный красивым почерком с завитушками. Мама выхватывает письмо раньше, чем он успевает ей его передать.
Мы с ней прыгаем взглядом по строчкам. Стиль письма не современный, со множеством вводных фраз и витиеватых обращений. Но суть его проста – последний заговорщик, тот самый маг, которого опасался граф, скончался несколько дней назад. А значит, появилась возможность снова поменять местами меня и настоящую дочь Закревских. Писал, судя по всему, слуга Кирилла Александровича, которому тот перед смертью оставил подробные инструкции по этому вопросу. Слуга тоже уже был немолод и торопился выполнить волю покойного хозяина. Сам обряд перемещения должен был совершить какой-то провинциальный маг, который был посвящен в тайну Закревских и который в силу преклонного возраста также настаивал на скорейшем обмене. Тем более, что ситуация к этому располагала – другая девушка долго болела, ни с кем не общалась и сильно переменилась. А теперь только-только начала приходить в себя. Сам обмен предполагалось осуществить назавтра в полночь.
– А если бы мы сегодня не приехали к вам? – спрашиваю я, подняв взгляд от письма. – Что бы вы тогда стали делать?
Дядя пожимает плечами.
– Я собирался вызвать вас в Москву и всё объяснить.
– Ты, кажется, не удивился, получив это письмо? – папа позволяет дяде взять бокал и осушить его.
Тот кивает:
– Не буду даже отрицать. Это не первое письмо, которое я получил из девятнадцатого века. До этого было еще одно – пять лет назад.
