рукам ее листать.
Поблескивают новые страницы.
Возникнуть все способно тут.
Стихии, осознав свои границы,
друг друга смутно узнают.
В Твоем же слове прочитать я мог
историю прикосновений
Твоих премудрых к череде творений,
чье существо в своих границах ломко.
«Жизнь», – Ты сказал, добавил «смерть» негромко;
«да будет», – главный Твой глагол возник.
Убийство раньше смерти – вот пролог
к дальнейшему с такою хрупкой кромкой;
прорвался крик
сквозь голоса тревог,
друг другом их одаривая,
Тебя зовущих,
Тебя несущих
через пороги
бездн, выговаривая
лишь слоги
Твоего имени.
Бледный мальчик Авель речет:
Меня нет. Мне что-то сделал брат.
Что – я не видел и рад.
Брат закрывает мне свет.
Его лицом свет задет.
Мое лицо – только след.
Он теперь одинок.
И кто бы ему помог?
Никто не сделает этого с ним,
идут все за мною одним.
Гнев брата не видит вех.
Он остался без всех.
Старший брат мой не спит в тишине,
бдительный мой сосед.
Ночь подумала обо мне,
о нем – нет.
Люблю тебя я, тьма родная;
одну тебя я выбрал, зная:
мир окружен огнем;
мы день за днем
в сверкающем кругу,
откуда вырваться я не могу;
всех темнота ночная влечет;
кто тянется к ней, кто летит, кто течет;
и мне самому,
и вихрю, и зверю
нельзя не вернуться назад во тьму,
но вдруг там силу я восприму?
Ночам я верю.
Я верю во все, что не изъяснилось,
освободив святую мечту;
то, что другому даже не снилось,
я вдруг нечаянно обрету.
Боже, прости мне мою вину,
дерзость моя не имеет предела:
даруй мне силу, подобную сну,
чтобы мною она владела,
и, как дитя, я к Тебе прильну.
Этим потоком, этим впаденьем
в открытое море, обняв простор,
моим возвращеньем, растущим в собор,
Тебя возвещу моим пробужденьем,
как никто до сих пор.
Даруй дерзновенье, Господи, мне,
чтобы моя мольба
стояла облаком в вышине
у Твоего лба.
Моя душа слишком одна, но в мире одна не вполне,
чтобы
