яви,
я закругленье звездной тишины
и властвую один в Твоей державе
над городом времен, где брезжут сны.
Нет, жизнь моя не просто час на склоне,
откуда я сорвусь вот-вот;
я дерево на сумеречном фоне,
из многих уст я при последнем стоне
навеки закрывающийся рот.
Меж двух тонов я краткое молчанье.
К звучанью непривычное звучанье,
смерть, вероятно, заждалась.
Но примирит обоих окончанье,
затрепетав.
А песня удалась.
Когда бы миру мне принадлежать,
где легче дни и где часы стройнее,
мой праздник был бы для тебя роднее
и рук я не боялся бы разжать,
Тебя поймать успевших наугад.
Тогда Тебя я расточал бы смело,
Ты безграничный клад.
В Тебя, как в мяч,
играл бы я, пока цело
пространство под облаками,
и, как ни прячь
Себя, вещь вещей, веками,
Тебя руками
ловил бы; клинок меж клинками,
я Тебя обнажил бы,
огонь Ты над огоньками,
окружил бы
Тебя я кольцом золотейшим,
над белой рукой чекан.
Тебя написать бы для стран,
которым простор Твой дан,
но изваял бы лишь великан
Тебя, Ты вулкан,
вихрь, самум, ураган.
Или Тебя даровал мне туман
однажды?
Мои друзья вдалеке.
С ними смеяться нет мне охоты.
Из гнездышка выпал Ты, желторотый,
едва шевелишь коготками; ну что Ты!
Птенец, в смертельном Ты столбняке.
(Затерян Ты у меня в руке.)
Хочешь Ты пить? Потрудись присмотреться!
Капля воды на пальце моем.
Слышишь, как бьются два наших сердца?
Нам страшно вдвоем.
Я нахожу Тебя во всевозможных
вещах, которым предан я, как брат;
Ты солнечное семечко в ничтожных,
в больших вещах великий Ты закат.
Играют вещи током сил безвестных,
в корнях произрастание чудес;
так убываешь Ты в стволах древесных,
а в сумрачных вершинах Ты воскрес.
Голос юного брата
Осыпаюсь, осыпаюсь.
Так песок между пальцев бежит.
Всеми чувствами просыпаюсь,
каждое каждым дорожит.
Тело пульсирует всюду.
Живу все еще невольно.
Особенно сердцу больно.
Оставь меня со смертью сам-друг.
Тогда освоить придется
страх,
