также отчеты групп наружного наблюдения. В них отрывочно и беспорядочно излагались непроверенные и неясные по сегодняшний день фрагменты биографии писателя. В папку также вошли некоторые документы, отобранные у Булгакова во время обыска 7 мая 1926 года – прежде всего, неизвестная машинопись, названная «Чтение мыслей» – и дневниковые записи, касавшиеся встреч и разговоров Булгакова со Сталиным, как телефонных, так и на расстоянии.
Я слушал куратора и заодно приценивался к заданию. Надежды на расширенный тираж, на повышенный гонорар таяли сами собой. Кому в настоящий момент нужна «аналитика», тем более от НКВД!
Мне уже приходилось выполнять такого рода поручения, например, того же Трущева, когда под видом ознакомления с тайнами минувших эпох, меня исподволь вербовали в приверженцы нелепого выкрутаса, называемого «согласием». Оказывается, в недрах Страны Советов существовал и такой философский загиб. Предтечами подобного романтического отношения к жизни Трущев, может, в шутку, а может, всерьез, называл знаменитого нобелиста Нильса Бора, более чем подозрительного экстрасенса Вольфа Мессинга, склонного к мистификациям графа Сен-Жермена, а также небезызвестного Заратустру.
– …магией в этих материалах, – заверил меня Лукич, – даже не пахнет, и, скажите на милость, о какой магии, черной или белой, можно вести речь, если в особом санитарном изоляторе НКВД до начала пятидесятых годов содержались два отчаянных лейтенанта из предвоенного призыва, в составе группы захвата участвовавших в нападении на небезызвестную квартиру на Большой Садовой.
Один занимал позицию на пожарной лестнице, приделанной к стене злополучного дома № 50-бис, другой в упор обстрелял в подворотне чудовищного черного кота с примусом в лапах.
Ни одна пуля не попала в цель, а если и попала, то зримого вреда продукту библейского мракобесия не нанесла.
Увертлив оказался, па-адла!.. Скакал так, что не было никакой возможности прицелиться.
От невозможности выполнить боевой приказ рассудок у комсомольцев помутился, так что пришлось поместить их в лечебницу.
Напоследок хозяин попросил меня снять с антресолей хранившиеся там материалы.
– Боюсь, руки подведут, – признался хозяин. – Годы не те.
Мы вышли в прихожую.
Я влез на табурет и распахнул дверцы. Сверху лавиной посыпались бумажные листы.
Множество бумажных листов…
С печатями и без печатей, с подписями и без оных, с датами и резолюциями, напечатанные на машинке и написанные от руки. Карандашом и чернилами. На стандартных листах и вырванных из блокнотов четвертушках. На одном из них, под заявлением о приеме в члены СП СССР, явственно проступал автограф известного писателя – сужающаяся к окончанию надпись, осененная верхней перекладиной буквы «Б». В этой груде попадались и фотографии – в большинстве своем хорошо известные, – а также какие-то разноцветные тряпочки, напоминавшие завязки от папок, скрепки, промокательные
