бы я только знал, чем всё кончится… Но судьба – удивительная вещь. В каком-то смысле справедливо – ты исправил то, что сломали во мне из-за эльфов. Но не думай, что тебе это поможет. Я больше не хочу принимать участие в идиотском противостоянии. Слишком много у меня отняли, и самое время наверстать упущенное.
Горан говорил что-то ещё, но Авантюрин уже не слушал.
Теперь ему наконец-то всё стало понятно. И хоть проявилось это не так, как он ожидал, но факт остаётся фактом: Горан сошёл с ума.
Эльф сел на дно клетки и обхватил колени руками. Единственное, что оставалось, – ждать, пока охотник продаст его кому-то, и надеяться, что с этим кем-то получится договориться.
***
Звуки переплетались, сливались и рассыпались каскадами прекрасных голосов. Тария подошла к самому концу молитвы и не успела погрузиться в транс, но и у неё по коже пробегали мурашки, а на глаза наворачивались слёзы восторга.
Говорят, раньше молитвы могли длиться днями и даже неделями. После них присутствующие словно перерождались и, получив благословение Матери, находили в себе силы на новые свершения.
Охладевшие отношения восстанавливались. Мятежные дети мирились с родителями. Маги находили в себе скрытые резервы, прочие – получали вдохновение к своему ремеслу. Почти три четверти открытий, вошедших в историю, случались после таких молитв.
Но с приходом людей всё изменилось. Когда началась война, эльфы были вынуждены отказаться от привычного уклада и перейти на суматошный человеческий ритм жизни. Даже спать приходилось урывками, следуя не сезонам, а изменчивому солнечному циклу. Традиции, ритуалы и обычаи не выдерживали таких перемен.
Лучшие добродетели эльфов – терпение и внимание – оказались ненужным балластом. Наглость, безжалостность, поспешность – вот что приходило на смену.
И она – лучшее тому доказательство.
Соплеменники постепенно приходили в себя и возвращались к своим делам. Никто не оставил её без приветствия.
«Я вижу тебя, Тария», – говорили они жестами.
«Я слышу тебя», – отзывались те, к кому она обращалась вслух.
Лучше бы они просто кивали.
Неужели они не понимают, что она чувствует фальшь, закравшуюся в древние святые слова? Их ложь оскорбляет гораздо сильнее, чем если бы от неё отворачивались.
Ланнуэль стоял у лика Матери, рядом с алтарем.
Скульптор очень старался воссоздать лик божества традиционно: Природа едина и ценна каждым своим творением. Но, как ни старайся, общий вид всё равно получался женским. Природа-мать. Всепрощающая, дающая начало. Рядом с ней Тарии становилось особенно не по себе.
– Ты вернулась. Всё получилось?
Она кивнула, будто он мог её увидеть до того, как обернётся.
– Пойдём. Я должен тебе кое-что рассказать.
Кабинет Ланнуэля больше смахивал на убежище. Примыкающий к величественному тронному залу, он по убранству и размерам
