ты бесталанный, – сказал Андрей. – Вот что, дяденька, сделаем мы сейчас доброе дело – отпустим Фофаню на все четыре стороны.
– А что ж? Это дело милосердное, – согласился Еремей. – Прощать – надобно. Так ведь сегодня же кого-то другого обворует. По твоей, баринок разлюбезный, милости.
– Делай, что сказано, и ломоть хлеба на дорогу дай. Тимоша, проводи его до ворот.
– Век за вас, барин, молиться буду! – воскликнул Фофаня, грохнулся на колени и лбом об пол стукнулся, как перед образами. – Тут же и пойду! Возблагодарю!
Тимошка, очень недовольный, поднял и увел Фофаню.
– Еремей Павлович, одевайся живо и ступай за ним, – приказал тогда Андрей.
– И что?
– Коли пойдет в монастырский храм – и ты туда за ним. Когда из церкви вон пойдет – тут ты его хватай и обратно сюда тащи.
– А коли мимо церкви побежит и никакая служба ему не надобна?
– Ну тогда – пусть бежит. Невелика потеря…
Уходя, Еремей указал Тимошке взглядом на барина, что означало: не оставляй одного ни под каким видом, как бы чего не натворил. Тимошка делал все, что мог: стоял рядом, докладывал о столичных ценах на сено, солому и овес, о конском здоровье, о состоянии возка. Это не отвлекло Андрея от печальных мыслей, а под конец стало сильно раздражать, и он выслал кучера из комнаты с приказанием без спроса не входить.
Две смерти в один день – это даже для боевого офицера, потерявшего под Очаковом с дюжину сослуживцев, было многовато. Невеста и друг… Однако именно в таком подавленном состоянии он вдруг понял: все, что можно потерять, потеряно, и можно кидаться в атаку безбоязненно. Что там осталось – жизнь? Велика ли ей цена, если не исполнен долг секунданта, если не наказаны убийцы Катеньки. Да еще Акиньшин – его погубили те, по чьей милости погиб горячий Гриша, пропала бедная Машенька… Зрение не отвлечет рассудка, зрения нет. Мысль может летать в просторах и трудиться, как землекоп. И она, мысль, довольно скоро нашла способ сразиться с врагом, именуемый «ловушка».
Ловушки могли быть две. Первая – та богатая девица или дама, которую враг желал запугать судьбой Маши Беклешовой, чтобы стала посговорчивее. Эту особу следовало угадать и тщательно изучить, что вокруг нее происходит. Вторая – вторая… Ее очертания уже рисовались в Андреевой голове… Для удобства он дал ей имя. Представил он себе эту особу в виде паука, сидящего в центре огромной паутины; паука в бархатной маске, как будто тот собрался в маскарад. Пока маска не сорвана – пусть будет мусью Аноним!
Постучав, вошел Еремей. За шиворот он вел Фофаню.
– Да что ж такое? – жалобно взывал Фофаня. – Из храма Божия, яко татя полунощного, вытащили! На что я вам, люди добрые? Коли хотите полицейским трущам сдать – так хоть не мучайте! Отпустили, снова изловили!..
– Помолчи, – велел ему Еремей. – Так вот – он точно
