не заняла много времени, и говорила она так тихо, что другие паломники слышать не могли, но их быстро догоняла другая телега, и Адер резко развернулась и зашагала вперед, не заботясь, идет ли за ней старуха. Страх обручем сжимал сердце. Одно дело – злиться на Ниру за муштру, а другое – открыто, едва не у всех на глазах, на нее огрызаться. До сих пор женщина старалась ей помочь, но если передумает, то несколькими словами легко разрушит все возведенное ею здание лжи.
«Глупо! – бранила себя Адер. – Глупо и безрассудно».
Через несколько шагов она услышала за спиной стук палки о дорожный булыжник. Старуха так спешила, что дышала с присвистом. Адер прислушалась: нет, это не свист. Нира взвизгивала от смеха. Нахлынувшее облегчение тут же сменилось новой вспышкой гнева.
– Дуреха-то ты дуреха, но с характером. Ну давай повторяй все заново, а не то всем расскажу, кто ты есть.
Адер глубоко вздохнула, сдерживая ярость и зарекаясь впредь отвечать на уколы. У купеческих дочек тоже есть гордость, но не та, что у принцесс, а Нира – наверняка не последняя, кто ее оскорбит. Если взрываться всякий раз, когда ее заденут, она не доживет до конца паломничества. Чтобы добраться до Олона, Вестана Амередада и Сынов Пламени, надо держать себя в руках.
Адер уже открыла рот, чтобы заново оттарабанить свою историю, когда сидевший на фургоне Оши вдруг разрыдался. Он содрогался всем телом, тощая грудь вздрагивала, рука, еще сжимавшая грушу, потянулась к лицу.
– Нет, – всхлипывал он. – Нет, нет, нет…
Нира поморщилась и свернула к фургону, забыв про Адер. Старуха с удивительной ловкостью взобралась по тюкам и села рядом с братом.
– Бросай-ка скулить и стонать, – приказала она. – Кому это надо – слушать, как старый дурак хнычет над надкушенной грушей?
Слова были жестокими, но рука Ниры ласково гладила брата по спине. Слезы скатывались на золотой балахон Оши. Сквозь повязку пятна казались не слезами, а ожогами на ткани.
– Она умерла, Нира, – всхлипнул старик, показывая ей грушу. – Я ее убил.
– Не ты убил, старый хрыч, – огрызнулась она, копаясь в поклаже, – а тот, кто сорвал. Да и не живой же ее есть!
Оши беспомощно покачал головой и прижал надкушенную грушу к морщинистому лбу, словно хотел поделиться с ней мыслями. Нира наконец нашарила грубую глиняную бутыль, выдернула пробку, отвела его руку с грушей и поднесла горлышко к губам брата.
– Вот, – сказала она, – у меня еще малость осталось. Тебе сразу полегчает.
Адер уловила запах неизвестной жидкости, одновременно сильный и едкий. У нее даже на расстоянии заслезились глаза, но Оши жадно потянулся, перехватил бутылку и запрокидывал ее все выше, пока Нира его не остановила:
– Ну и хватит. Мало того что слезами залил, так еще обоссышь весь фургон.
Оши неохотно оторвался от снадобья, и Нира, вставив пробку на место, спрятала бутылку поглубже, куда не доставало солнце.
– Теперь
