но тот, «другой» одернул его, будто сковал ему ноги, нашептывая лживые предостережения: утопившись, он-де наверняка предаст Поликсену. Этот голос коварно подменял собой то, что действительно удерживало Оттокара от рокового шага, – инстинктивную волю к жизни.
«Боже, какими глазами я буду смотреть на нее! – неслышно возопил он. – Нет, она не придет, – пытался успокоить себя Оттокар, – она не может прийти. Все кончено!» Но от этой мысли еще сильнее заныло сердце. Как же он будет жить, если она не придет, если он больше не увидит ее!
Показались полосатые черно-желтые ворота. Оттокар вошел во двор Далиборки. Он чувствовал, что ближайший час обернется страшной, бесконечной пыткой: если появится Поликсена – он будет уничтожен стыдом; если она не придет – грядущей ночью он может сойти с ума.
Оттокар в ужасе посмотрел на башню с гладоморней – круглый белый шлем ее торчал из-за разрушенной стены, возвышаясь над Оленьим рвом. Было смутное ощущение, что она все еще живет своей жизнью душегуба – сколько жертв лишилось рассудка в ее каменной утробе, но Молох до сих пор не насытился – и вот после векового летаргического сна требует новых.
Впервые со времен детства он увидел в ней не творение человеческих рук, а гранитное чудовище с ядовитым нутром, которое, подобно ночным хищникам, может переваривать все живое вместе с костями. В башне было три яруса, перемычки между ними прорезали круглые отверстия, образуя шахту – глубокий пищевод от пасти до желудка. Наверху в былые времена она из года в год перемалывала ослепших от тьмы осужденных, потом их полумертвыми спускали на веревке на средний ярус к последней кружке воды и корке хлеба, где они доживали последние дни, если, обезумев от шедшего из глубины трупного смрада, не бросались вниз, туда, где гнили останки их предшественников.
В осененном липами дворе веяло влажной вечерней прохладой, но окно домика было все еще открыто.
Оттокар тихонько присел на скамейку под окошком, боясь потревожить старую, измученную подагрой женщину, которая, вероятно, уже спала. Он силился хотя бы на время забыть все, что пережил за этот вечер, как-то оттянуть муку ожидания – наивная детская попытка обмануть свое сердце…
И тут он все-таки дрогнул, почувствовав неодолимую слабость, к горлу подкатил комок. С невероятным трудом юноша подавлял душившие его рыдания. Из-за окна донесся бесцветный, словно приглушенный подушкой голос:
– Оттокар?
– Что, матушка?
– Оттокар, ты не зайдешь поесть?
– Нет, я не голоден. Я уже поел.
За окном снова воцарилась тишина. В комнате раздался тихий металлический звон часов. Пробило половину восьмого. Студент сжал губы и судорожно сцепил ладони: «Что мне делать? Как же мне теперь быть?»
Вновь послышался голос:
– Оттокар?
Он не откликнулся.
– Оттокар?
– Что, матушка?
– Почему…
