гений
швейцарский алхимик и врач Парацельс.
Вокруг бесполезность, рутина и давка,
печальный, гнетущий и угольный фон.
Но в пабе, цирюльне, аптеке иль лавке
есть сок лауданума – дивный флакон.
Великий Сталин
Мы были почти обречённым народом,
сдававшимся в плен, отступающим вглубь,
советским испуганным, племенем, родом,
забывшим про мощь, солидарности групп,
боявшимся тьмы, псевдоправедной силы,
страшившимся злых, самозванных царей,
смотрящим с опаской на танки и жилы,
бегущим от собственных алых теней,
дрожащим под градами бомб и снарядов,
лежащим под стрелами пуль и огнём,
идущим замедленным, робким порядком,
ползущим под стрельбами ночью иль днём…
Но вскоре же сталинский, праведный голос,
приказы вождя, его горская стать,
заставив, как солнце подсолнух иль колос,
очнуться, воспрять и врага наказать!
По просьбе Арена Ананяна
Коллективный поход
Парнишка, налёгший на липкую шл*ху,
имеющий винный, мужичий запал,
в местечке, где чуть широко и чуть сухо,
вершит верховой, половой ритуал.
По вялому телу елозит мальчонка,
сношает бесчувственность плоти и дум.
Средь стонов поддельных чудная бабёнка
лишь жаждет оргазма и следующих сумм.
Юнец так старательно, гордо и скромно
вживляет, вбивает все фрикции в цель,
дрожит и краснеет по-детски, смущённо.
Но только любовь эта – фикция, мель.
В борделе средь тёртых, уставших прелестниц,
в отличие от сотоварищей, пар,
подлёгших под девок – продажных наездниц
себя сам лишает невинности, чар…
Промерзание
Мы спим три дня в извилинах траншей,
сраженья ждём, как лава остываем,
а снег, как корочка поверх всех ран, огней,
нас одеялами так снежно укрывает.
И мы, как кровь, всё медленней бежим,
и стынем тут так тупо и напрасно.
Метельный град спускается, как дым.
Мороз грызёт по-волчьи, ежечасно.
Зима пришла и хочет больше льда,
и сводит ток, венозные развилки.
Вся наша юная солдатская орда,
как эскимо и туши в морозилке.
Приказа нет. И нет ещё врага.
И солнца нет.
