представляю почему.
– Я не знаю, что говорить людям. – Он воткнул ластик в свой гипс и провел им туда-сюда будто в режиме замедленной съемки. – О чем говорят нормальные люди? О выпускном? Об убийствах и гангстерах?
– Да хрен его знает, – призналась она. – Но это даже хорошо! Мы можем посидеть в тишине.
– Отвянь.
Он вернулся к книге.
Не очень приветливый. Но теперь она хотя бы познакомилась с кем-то в этой огромной, страшной школе. Не представляя, что теперь делать, она прикрыла рукой глаза от солнца и втерла в виски побольше масла.
Женевьева почувствовала, что парень за ней наблюдает. Она уже собиралась объяснить ему, как лаванда снимает напряжение, когда он вынул из кармана джинсов очки Ray-Ban и протянул ей. Она надела их, ошеломленная щедростью. Потом он выдохнул (с покорностью?), закрыл книгу и прислонился спиной к кирпичной стене, закрыв глаза.
Женевьева не могла отвести от него взгляд. Она никогда не видела такого лица, как у этого парня. Сердце слегка дрогнуло, и она прикусила губу. Нет. Она не могла влюбиться. Она не доверяла себе; всегда заходила слишком далеко.
Но посмотреть на него не помешает. Она изучала его мечтательное, отрешенное выражение лица, гадая, что он принимает.
– Морфин? – спросила она. – Кетамин?
Он приоткрыл один глаз.
– Ты точно не дилер?
– У меня есть рецепты от врачей. По сути, я целая аптека. – Она помолчала. – «Аптекарь! Быстро действует твой яд…»[65]
– Вот так я умираю с поцелуем, – тут же ответил он. – Китс?
– Шекспир! – воскликнула Женевьева. – Помнишь, из какой пьесы?
– «Ромео и Джульетта», – проворчал он.
– Ты писатель? Или просто ходишь на курс английского для ботаников?
Он пожал плечами.
– Я пишу. У тебя получается?
Он опять пожал плечами.
Она ухмыльнулась.
– Я лучше.
А потом он усмехнулся. И это было неправдоподобно, удивительно, как если бы вас затоптали единороги в Нарнии. Господи, как же его много. Ей нужно было отвлечься.
– Я… хочу есть, – неловко пролепетала она. – Хочешь персик? У меня с собой два.
Он покачал головой. Женевьева расстегнула рюкзак, достала персик и тонкий, острый как бритва перочинный нож. Опираясь локтями о колени, она щелкнула лезвием и провела им вдоль персика. Это всегда было так приятно – чувствовать натяжение кожицы под лезвием. Напряжение. Она нажала чуть сильнее, кожица лопнула, и сок вытек наружу. Она поймала его языком. Потом отрезала кусочек, прижав большой палец, и отправила дольку в рот.
Поеживаясь, Женевьева взглянула на своего нового друга. Он смотрел на нее так, будто впервые в жизни увидел настоящую радугу.
– Так вот как ты ешь персики?
– Мне нравятся ножи.
Он моргнул. Один раз. Дважды. Затем быстро потряс головой, как бы встряхивая и перераспределяя мозг.
– Не,
