свой земной путь в его стенах. Его окружали статуи, суровые и задумчивые, улыбающиеся и хмурящиеся; вокруг струилось мраморное кружево безупречной геометрии.
Последний глава совета Вольной Светлейшей Республики Вран – Ягайло Моро – нашел здесь свой покой. Весьма скромный приют: всего лишь надгробный памятник-мавзолей, в котором он представлен на первом плане скульптурной группы: Покой и Свобода, – Валь привычно скользнул взглядом по могиле предка, который в гробу переворачивается от такого потомка.
«– Ты уже думал, чем займешься? Танцульки – это хорошо, но я бы хотел, чтобы ты поступил на экономический и продолжил образование.
– Зачем? Мне это не нравится.
– Культура потребления у меня не принята. Капитал должен работать, одушевленность капиталу не положена.
– Я – сын своего отца.
– Это не ответ! И это совсем не то, что я хотел услышать!
– Это мой ответ», – неприятный разговор с Белой снова всплыл в памяти, но разговор как будто проходил не между ними.
Он прошел мимо сравнительно скромной гробницы архитектора собора.
«– Валентин, вернись в гимнастику, ты еще сможешь частично восстановить форму и помочь команде на чемпионате системы», – разговор с главой федерацией гимнастики Врана. Она даже просила, не требовала, как всегда в разговоре с ним.
Аллегория Удачи насмешливо кривит мраморные губы:
«– Ваши головные боли начались с рождения? У них специфическая природа, как ни странно, Вы так реагируете на благородные металлы, особенно обостренная реакция, наблюдается на золото. Солнечный металл высокой пробы пробуждает в Вас… Что Вы сейчас чувствуете?» – очередной визит к врачу с мамой скрылся в памяти.
Могила юного файерайтера, прибывшего в Медиолан из Литины, когда начались столкновения с Софией теят. Он погиб и был похоронен здесь, его надгробный монумент считался одним из шедевров мировой скульптуры, выполненный мастером Гьяни. Здесь он смотрел на юное лицо, и видел умиротворение. Файерайтер выглядел спокойным и свободным от всего до того, как к нему прикоснулись неизвестные вандалы. Сейчас надгробие было огорожено лентами после акта вандализма.
– Ты погиб в двадцать два. Во главе тогда еще флотилии, как и полагается файерайтеру. Я читал о тебе в домашней библиотеке: любимчик своего отца, в пятнадцать ты доказал своё право называться файерайтером в первом же бою. Певец, красавец, поэт, дамский угодник, дипломат. А погиб так внезапно, но самое странное, что художник спустя восемьдесят лет так изобразил твою посмертную маску, кажется, будто бы ты все успел в своей жизни, но это же не может быть так? Или может? – он прервал свой монолог и вгляделся пристальнее. – А я в такой жопе, что видишь, даже с твоей статуей, которой еще и непонятно за что досталось в этой жизни. Разговариваю, блин. Лечиться пора, – Валь решил срочно ретироваться,
