новых земель, раздающего лены. Брата короля – но это мелочи. Тебя не оставили бы без внимания, даже если бы ты был безродным подмастерьем.
– Так я и есть безродный…
– Да ну? Матушка не успела вдолбить тебе генеалогию? Мы с королями в родстве были – пока пра-пра… не тем будь помянут, проклятье не заработал.
– Я ублюдок, забыл?
– Ну да. Только в глазах всех это делает тебя еще более привлекательным объектом для сплетен. Эдгар, я знаю, о чем говорю, – в конце концов, я вырос среди этих людей. Я жил в доме герцога восемь лет.
Эдгар помолчал.
– Признаться, я уже начинаю жалеть, что согласился.
– Полагаю, так или иначе, тебе бы не оставили выбора, – пожал плечами Рамон. – С другой стороны, может, хоть так ты научишься просчитывать последствия своих поступков. А то старше меня, а ведешь себя не лучше Хлодия, право слово. У того одни героические баллады в голове, у тебя – святое писание. А как это совмещается с настоящей жизнью, ни его, ни тебя не волнует.
Эдгар хотел было возмутиться, но вместо этого снова надолго замолчал. Потом тихо сказал:
– Наверное, я просто не знаю, какая она – настоящая жизнь.
– Значит, пришла пора узнать, – так же негромко ответил Рамон.
Хуже всего было то, что читать у Эдгара не получалось. Он специально припас в дорогу свиток нового трактата о совершенстве божественном и о первородном грехе, но обнаружил, что не в состоянии одолеть ни страницы. Стоило только попытаться всмотреться в мелкую вязь букв, как морская болезнь, вроде бы не беспокоившая в обычное время, отчетливо давала о себе знать. Он честно попытался было не обращать внимания на слабость плоти – и едва успел вылететь на палубу и добежать до борта, занятого такими же страдальцами. Вторая попытка одолеть строптивый трактат закончилась столь же печально, а на третью молодой человек уже не решился. И оставалось только спать, молиться и размышлять. Рамон, судя по всему, становиться брату нянькой не собирался. Нет, он никогда не отказывался поддержать разговор, если оказывался рядом, – но чаще пропадал где-то среди пьющих или играющих в кости. Эдгар попытался было его образумить – ведь кости, как и любые игры, возбуждают алчность, коя есть грех смертный, – но приподнятая бровь и невероятно ехидная ухмылка остановили поток благочестия раз и навсегда.
Так протянулась неделя, и молодой ученый приготовился было к еще одной столь же тоскливой, заранее успев оплакать потерянное время, как все изменилось.
Он не был силен в морском деле и так и не узнал, предвещало ли что-то беду. Просто однажды ветер, начавшийся под вечер, превратился к утру в нечто, неописуемое обычными словами. Эдгар не знал, как это называется – буря ли, ураган или как-то еще. И правду говоря, ученому было не до того, чтобы подбирать правильное название. Удержать бы остатки ужина внутри и удержаться самому – нет, не на ногах, какое там! В мире не осталось ничего надежного, и казалось, что он сам вот-вот покатится куда-то, точно бочка с горы, грохоча и подпрыгивая. И оставалось только вцепиться во что-то – или в кого-то – и молиться. В кромешной тьме трюма, где свечи давно
