что отбитой у фашистов деревеньки, во дворе старенького дома, под навесом, где хранят сено, расположился взвод старшего лейтенанта Родионова. Из пепельных облаков неожиданно выглянула любопытная луна, коротко осветившая холодным светом дворик. А там бойцы занимались своим делом: кто перевязывал раны, кто укладывался спать, сделав из сена постель… Молоденький солдат Сокольников на корточках, прижавшись спиной к откосу навеса, пишет письмо. В перерывах между боями он всегда пишет на Родину. Пишет, и нет конца этому письму. Никто с любопытством, вкрадчиво не спрашивает «кому пишешь?». Но каждый догадывается о душевном страдании парня и не осуждает, а наоборот, старается не мешать.
Рядовой Гуськов снимает сапоги, разматывает портянки, выливает из сапог воду.
– Скорее бы она кончилась… Господи, помоги! Надоела хуже горькой редьки, – сокрушаясь, ворчит солдат.
Здоровенный верзила – сержант Веселов, укладываясь спать, по-мальчишечьи хмыкнул:
– До конца войны, Гуськов, ты еще не одни сапоги истопчешь.
У каждого бойца теснилась в голове мысль о скором конце этой проклятой войны, и рождалось подспудное ощущение, предчувствие мирной жизни. Это предчувствие грело душу и придавало силы для преодоления суровой солдатской жизни. Лейтенант Родионов, закуривая самокрутку, с наслаждением затянулся:
– Через пару недель уже пахать надо… сеять.
Его перебивает Антонюк – востроносый и быстроглазый солдат:
– Вот, Родионов, из тебя агроном так и прет.
– Парует земля, – не обращая внимания на Антонюка, констатирует Родионов.
Крестьянская душа – она и в военное время к земле обращена. И делать как-то по-другому – не получится.
Родионов затянулся глубоко еще раз и погрузился в свои, только ему ведомые тайные думы, которые рисовали мирную довоенную, деревенскую пору.
Отрываясь от письма, Сокольников, принюхиваясь, закрутил головой:
– Ребята! Каким-то тонким ароматом тянет.
Веселов, не раздумывая, подхватывает:
–Так это ж от портянок Гуськова несет. – Он всегда цеплялся к любым неожиданностям, лишь бы подковырнуть своего друга. – Он на скотном дворе в какую-то яму угодил. Говорит – случайно. А по-моему, от фрицев прятался. Знал ведь, что они в эту яму не сунутся. – Все устало смеются. Гуськов обидно захлопал глазами:
– Иди ты, балаболка. – Не мешкая, чтобы избежать надоевших всеобщих насмешек, повернулся к Сокольникову: – Где тут речка-то, далеко?
– Да нет, вон там, – Сокольников показал рукой в темноту.
Гуськов собирает сапоги, портянки и направляется в сторону речки. Веселов не на шутку забеспокоился:
– Куда пошел-то?! Речка в этом месте простреливается.
Гуськов, махнув рукой, молча скрылся в темноте.
– О-о! Всё ему нипочём. – Ворча и матерясь, что может встретиться с шальной пулей, сержант поспешил за Гуськовым.
Глава 3.
Впотьмах, чавкая сапогами по весенней грязи,
