улице моросил противный ноябрьский дождь, и в сумраке алая буква, указывающая на вход в метро, выглядела миражом. Майра толкнула тяжелую дверь, втягивая знакомый запах подземки, а спустя пару минут уже запрыгивала в последний вагон отходящего состава.
Питаться в метро она никогда не любила. Дремы здесь почти не имели вкуса, зато утоляли голод на какое-то время. Своеобразный фаст-фуд для оголодавших монстров. Вы перекусываете биг-маком, пожиратели снов же хватают в воздухе ваш сон, в котором вы с аппетитом уплетаете биг-мак.
Почти скуля от невыносимого голода, Майра торопливо огляделась. Намечалось четыре подходящие жертвы, возможно – пять: на дальнем сиденье клевала носом женщина в годах, прижимая к груди клетчатую сумку. Что же, совсем неплохо, жить можно. И она осторожно двинулась вперед, примеряясь.
Мужчина в сером пальто грезил об осенней прогулке. Достаточно было прикосновения к его плечу кончиком пальца, чтобы втянуть образ парка с жухлыми листьями под ногами и промозглым ветром – дрема о пробежке или о расставании с любимой? – но голоду этого было слишком мало. Майра так долго отказывала себе в еде, что внутренний монстр, с которым она столько лет пыталась уживаться, сорвался с привязи.
Как можно беззаботнее она прошла по вагону, засунув руки в карманы и делая вид, что заинтересована цветастой картой, висящей рядом с прикорнувшем студентом. Его сон был калейдоскопом конспектов и меловых отпечатков ладоней на строгом учительском пиджаке. Эх, тоска зеленая, и на вкус как тот же мел, сухой и вяжущий.
Пассажирам утренних поездов редко снится что-то интересное, и в любой другой день Майра бы сморщила нос от мысли, что питаться придется под землей. Но сегодня жадность и голод подстегивали брать больше, еще больше, и забыть про осторожность.
– Подвинься, – грубо рявкнули над ухом, и под ребра врезался чей-то локоть. Парень размером с небольшого гризли отпихнул ее в сторону, пробираясь к выходу. Когда над головой забубнил фальшиво-бодрый голос, объявляя новую станцию, “медведь” начал локтями прокладывал себе путь через людское море. Майра угрюмо смотрела ему вслед, терзаясь мстительным желанием догнать и украсть самое счастливое воспоминание – просто так, не для продажи.
Интересно, что “гризли” бережет в глубине своей души? Память о первой любви или первой похвале отца? Успехи в футболе или триумфально забитую шайбу? Однако прежде, чем она решилась проследовать за хамом, тот давно скрылся с глаз, а состав, плавно покачиваясь, двинулся дальше.
Ей было тошно от самой себя. Втягивала жидкие, безвкусные грезы и думала, что если бы ее друзья увидели эту небрежную трапезу, то непременно заклеймили бы позором. Бай вдоволь бы поиздевался, называя ее псом, что дорвался до хозяйского стола. Так и было – брюхо Майра набивала торопливо и не жуя.
Мерзость.
Девицу в черном, что упрямо привалилась к стеклу с угрожающей надписью: “Не прислоняться!”, поначалу можно было принять за часть утренних декораций.
Майра
