нас родилась, – прогрохотал гигант.
***
калёная матерь бетонна
голодом кормит детей
мечом раздавая пайки
с криком вливая раскалённое
счастье в глотку
завтра сегодня вчера
бетонная мачеха Кали
матерь чёрного времени
матерь страшного голода
Калика постоянно истомна войной
в орущем порыве: за мной!
я не пью твоё танковое молоко
я не ем самолётный хлеб
а твоя стальная грудь
всё цедит кассетную смерть.
***
Стальные красавцы помахали ей приветственно серпом и молотом и поспешили в жаркую плавильную ванну любви к производству, Мичурину и рабскому труду. Бежать было далеко, и по дороге они раздавили кулаков, середняков и кучу просто зажиточных крестьян, директоров и работяг – вредителей на производстве, учёных, конструкторов, художников, поэтов и просто приличных и самых других разных людей.
Исполины бежали и с них падали и падали листы, которые превращались в самолёты, танки, дома, Беломорканалы, пароходы «Волга-Волга», Дома культуры, тракторы, кинотеатры, машины, гонки на мотоциклах по вертикальной стене и цирк шапито.
Адам и Хава вышли в избо-барачный мир и увидели.
Под небом голубым…
***
Бабушка Чуги, колхозница, вспоминала:
– На Урале в войну есть было нечего. Эвакуированные ленинградцы в селе жили. Хорошие люди, интеллигентные, отзывчивые. Она была учительница. Мы им от коровы-кормилицы молоко приносили, а они нам за молоко картофельные очистки давали. Хлеба хотелось. Оладьи с лебедой и с очистками пекли. Эвакуированным был положен паёк, а нам только палочки трудодней. Эвакуированные жили сытнее местных. Я свинаркой робила, у меня много трудовых медалей и уважения было.
Бывало, приходит какой-нибудь старик, которого по старости на войну не взяли, в сельсовет к председателю 25-тысячнику, чтобы немного муки или зерна за трудодни дали. А ему большой фиг: всё для войны, всё для победы. Старик выходит и умирает у крыльца сельсовета. И из него черви, черви. И для кого эта победа? Иждивенцев и в военном Ленинграде, и на Урале голодом морили. А офицеры из блокадного Ленинграда родственникам в тыл посылками отправляли копчёную колбасу и другие вкусности. Почтальонша по секрету говорила.
В начале 30-х годов, когда идейные, лентяи и пьяницы организовывали колхоз, мы ушли из села в «шестое», в Краснополье – хорошее место в шести километрах от села. Там деревенька была. Пруд выкопан без экскаватора, вручную. У нас были лошадь, две коровы, куры, овцы, гуси и двое детей – сын и дочь. Молодые ещё были. Тяжело работали, но жили как Адам и Ева в раю. Я неграмотная, но в церкви слышала про рай-вырий, и Глеб Иванович говорил про Рай: он три класса церковно-приходской школы окончил. А мне не довелось – неграмотная я. Молоко, масло и сметану сдавали колхоз. Недолго на себя потрудились. Третья дочь уже в колхозе родилась. Первые двое детей здоровенькие были, а последующие – все болезненные.
