«Друг мой, буря, – распугала всех. Всех загнала под свою крышу. Непобедимая буря. За то я люблю тебя». Василий встал под ольху. Гофрированные листья позволили глазам подглядывать за островком-поляной, по другую сторону которой высились разлапистые ели.
Не один он здесь стоял… Не один! И только ты – природа, созданная Богом, знала, как давно это свершилось! Это имя… «М» – свобода дыхания – и ещё раз «м». Как поцелуй. И голос…
Зам-мигало.
Один. Два. Три. Четыре…
Грохнуло!
Как скоро она пришла! Или думы заметить не давали. Красиво! Дунул ветер. А дождь не расходился, ждал свой черёд.
Что за наваждение? Василий сдвинул брови и ткнулся затылком в ствол. Розовое платье развевалось на ветру на фоне елового ряда. Приближалось в центр поляны. Белые балетные туфли с лентой вокруг ноги. Медово-льняные растрёпанные завитки. Она?
Огненная ломаная линия перекосила образ в глазах Василия. Попала в берег ручья за осокой слева.
Девушка осталась. Дошла до центра поляны. Запрокинула голову. И протянула руки на сизую тучу.
Как по сценарию, ливанул тёплый дождь. Бабахнуло!
– Ты что? – пробормотал Василий. Схватил фрак под мышку и выскочил из-под ольхи.
– Маремьяна!
Будто не услышала. Не повернулась. Он добежал до неё – и схватил за плечи:
– Вы безумны? С молнией не шутят! Она играть не станет!
Большие светло-зелёные глаза раскрылись на него. По бледным щекам текло.
– Нет, нет, нет! – она завертела головой, принялась закрывать лицо и ткнулась лбом к нему в грудь. – Только не вы! Вы не должны видеть моих слёз!
Вспышка ослепила их обоих и заставила схватиться друг за друга. За ней раздался такой взрыв, словно в ста шагах рухнул Кёльнский собор. Дождь шумел, бил по траве.
– Не страшно? – прошептал Василий.
– Нет.
Настоящая – не бесплотная перкаль рукава-фонарика смялась и потеплела под его пальцами. А собственная белая рубашка липла к телу и холодела.
– Всё же лучше любоваться этим великолепием не здесь, – он взял девушку за руку и потянул в яму, оцеплённую кустами малины. Мигнуло, шарахнуло над еловыми верхушками – они упали на колени и пригнулись грудью к травянистому склону.
Там, где «рухнул Кёльнский собор», на стволе старой осины зияло белое нутро. Длинная щепа коры лежала на земле.
Маремьяна повернула мокрое и белое лицо:
– Неужели я здесь – с вами? Я думала, вы никогда не заговорите со мной… Василий.
– Вы тоже знаете моё имя?
– Я знаю о вас больше, чем вы думаете, – она улыбнулась.
Дикая, шокирующая улыбка. С мертвенной серьёзностью её лица она не вязалась. Взамен ожидаемой грусти, надрыва, улыбка её выстрелила какой-то южно-итальянской… нет – даже бразильской энергией!
Василий расправил зажатый под мышкой фрак,
