тощему пацану примерно моего возраста, уже известно, что я – бывший его коллега, а ныне свободный художник от сыска, и его, судя по всему, раздирают противоположные чувства. С одной стороны, я для него свой в доску, почти родня, с другой – гнусный предатель, ради бабла бросивший благородное дело борьбы с обнаглевшей преступностью. И он никак не может решить: любить ему меня как братика или презирать как отщепенца. Эти сомнения вроде зыби прокатываются по его усыпанной оспинками наивно-хитроватой физии.
Простодушно отвечаю на пару-тройку вопросов кудлатого и задаю свой:
– Как понимаю, усопший не от дряхлости сковырнулся. Иначе бы вы меня не вызвали. Так что, траванули его?
– Как показало вскрытие, – нехотя отвечает он, – в желудке оказалась лошадиная доза яда, принятая, скорее всего, с шампанским. Я удовлетворил ваше любопытство?
– Думаю, что могу назвать возможного убийцу, – заявляю я, стыдливо потупившись и виновато усмехнувшись: дескать, извините, случайно вышло.
Но на кудлатого моя ухмылка не действует.
– Куда уж нам, жалким чинодралам, до гениальных озарений частного сыщика, – кривляется он, похоже, получая от этого величайшее наслаждение.
– Вы раздавили меня своей немыслимой скромностью, – в тон ему придуряюсь я. – Убогому, поросшему мхом умишку ничтожнейшего из сычей никогда не достичь высоты могучего интеллекта служителей закона.
Кудлатый закуривает и откидывается на спинку стула, поднимая его на дыбы и заставляя скрипеть и визжать. Начинаю беспокоиться: как бы парень с грохотом не повалился навзничь. Но он возвращается в исходное положение и миролюбиво предлагает:
– Ладно. Выкладывай, чего там накопал?
Вот это мне уже нравится. Нормальный разговор. Пересказываю, о чем толковали между собой три мужика на «венецианской» тусовке. Особенно выделяю реплику третьего про Лукрецию Борджиа.
– Если мне не изменяет девичья память, – тотчас подхватывает следак, – дочка Папы Римского славилась тем, что травила своих любовников пачками.
– В том-то и суть. А откуда карапет знал, что красавец отравлен? Не оттого ли, что сам его и угрохал?
– Так-таак, – тянет он. Теперь в его глазенках, похожих на две оспинки, козликом скачет неудержимая радость. – Уже кое-что. Впрочем, это надо еще проверять и проверять. – И доверительно сообщает: – А ведь мы подозревали деваху – ту, что была вроде официантки, бокалы с вином на подносе таскала, а потом валялась в ногах у покойника, ревела как оглашенная. Ее дед, между прочим, тоже на этой тусовке расслаблялся.
– Уж не тот ли, что нализался до офигения?
– Он самый. Стихи какие-то орал. Про… – кудлатый сует нос в пока еще тощую папку с материалами дела, – дожа и догарессу. Начитанный старикан. Художник. Что касается девчонки, то ее история стандартная. Втюрилась в ныне покойного красавца, а он попользовался, ширинку застегнул и отправился дальше к сияющим вершинам бизнеса. Деваха от несчастной любви с собой
