ощущение прохлады исчезло. Джим стал мерзнуть.
Солнце как будто потихоньку меркло, хотя Джим понимал, что до сумерек еще далеко. Темнота надвигалась на него изнутри.
Наконец он остановился в тени скалы примерно в четверть мили в длину и три сотни футов в высоту. Солнце, ветер и редкие для Мохаве ливневые дожди превратили ее в руины древнего, наполовину похороненного в песке замка.
Джим поставил «харлей» на откидную подножку и сел в тени утеса. Спустя некоторое время он лег на бок, поджал колени и скрестил руки на груди.
Эта скала очень вовремя попалась ему на пути. Темнота поглотила его целиком, он погрузился в бездну отчаяния.
Позже, в последний час перед закатом, Джим снова мчался на «харлее» по серым и бледно-розовым равнинам с редкими рощицами мескитовых деревьев. Вслед ему катились подгоняемые ветром, почерневшие от солнца клубки перекати-поля. В воздухе пахло железом и солью.
Он смутно помнил, как сломал кактус и высосал влагу из водянистой мякоти, но жажда не отпускала.
Поднявшись на невысокий холм, Джим сбросил газ. Внизу в двух милях впереди вдоль автострады вытянулся городок. После нескольких часов пустоты – физической и душевной – зеленые кроны деревьев казались противоестественно сочными. Джим не был уверен, что городок ему не мерещится, но все равно поехал к нему вниз по склону.
Опускались сумерки, небо окрасилось в лиловый цвет, и на его фоне вдруг возник силуэт церкви с крестом на пинакле. Джим понимал, что его состояние близко к горячечному бреду и оно лишь отчасти вызвано обезвоживанием, но, не раздумывая, свернул к церкви. Внутри он мог найти покой, а покой был нужен ему куда больше воды.
В полумиле от города Джим съехал в русло пересохшего ручья, уложил «харлей» на бок и присыпал его рыхлым песком с берега. Он решил, что легко преодолеет остаток пути пешком, но переоценил свои силы. Перед глазами все плыло, губы обгорели на солнце, сухой язык прилипал к нёбу, а в горле першило, как будто он подхватил злую лихорадку. Мышцы в ногах сводило судорогами, он шагал словно в бетонных ботинках.
По всей видимости, Джим отключился на ходу, потому что, оказавшись на кирпичных ступенях обшитой белыми досками церкви, он совершенно не помнил, как преодолел последние сотни ярдов. Рядом с двойными дверьми была привинчена медная табличка: «Святая Дева пустыни».
Когда-то он исповедовал католицизм и где-то в душе еще оставался католиком. В своей жизни Джим побывал методистом, иудеем, буддистом, баптистом, мусульманином, индуистом, даосистом и, хотя больше не отправлял обряды, все еще чувствовал связь со всеми этими религиями.
Дверь, казалось, была тяжелее, чем камень, отваленный от гроба Господня, но Джим все же смог ее открыть и вошел внутрь.
В церкви было ненамного прохладнее, чем снаружи в сумерках Мохаве. В воздухе витал сладковатый запах свечей, миро и благовоний. На Джима нахлынули воспоминания о временах, когда он был католиком. Он словно вернулся домой.
Джим окунул пальцы в кропильницу и перекрестился,
