человек самодостаточный – как и всякий, чья душа обращена к Богу. Он – моя несокрушимая опора.
Рита говорит, строго глядя мне в глаза, и я представляю ее в смиренном платочке у дверей храма или возле аналоя, истово крестящуюся и шепчущую древние таинственные слова.
Лет семьдесят назад такие строгие девочки были активными пионерками и комсомолками, вожатыми-секретарями, истово преданными великому делу Ленина-Сталина. Они свято верили в окончательную победу пролетариата и мировую революцию. Сегодня они с тем же пылом поклоняются Богу. Иные времена, иные нравы.
Мы толкуем еще минут пятнадцать, но на все мои расспросы о Нике она отвечает примерно одной и той же фразой, только в разных вариациях: «Я и Ника не распахивались друг перед другом».
«Перед кем же, – думаю я, – усопшая распахивалась? – И отвечаю сам себе: – Ни перед кем. Никому не доверяла она своих тайн. Ни одной живой душе». И мне становится жаль ее бесконечно.
Потому что каждый человек должен иметь возможность выговориться, выплеснуться – хоть перед первой попавшейся старушкой на скамейке. Даже взрослый, битый жизнью мужик, а уж ребенок – подавно.
– Последний вопрос. Ника показывала вам свои стихи? – интересуюсь на прощание, чтобы как-то закруглить наше никчемное каляканье.
Ожидаю получить в ответ: «Никаких стихов она не писала». И внезапно слышу:
– Да. У меня даже есть тетрадка с Никиными стихами.
Вот те раз!
– И я могу ее поглядеть?
– Конечно. Если хотите, насовсем отдам, – Рита равнодушно пожимает плечиками. – Мне лично она не нужна…
На следующий день, двадцать восьмого марта в моих руках оказывается тетрадка Ники.
Самая обычная тетрадка. На бледновато-сиреневой обложке нарисован бородатый Дмитрий Иваныч Менделеев. А двенадцать листочков в клеточку заполнены безумными стихами школярки-наркоманки, выведенными крупным аккуратным детским почерком.
Анна еще на работе. Я укладываюсь на диван, прихлебывая пиво, чтобы прочистить сознание. Перелистываю клетчатую тетрадочку, добросовестно пытаюсь прочесть и хоть что-нибудь понять – и не понимаю ни фига. Словно меня заставили бегать босиком по битому стеклу и ржавым гвоздям… Минут через десять начинаю чувствовать, как со страшной силой выносит мозг.
Встаю, медленно вдыхаю-выдыхаю воздух и помаленьку успокаиваюсь. Ощущение такое, что обкурился.
Снова ложусь, сцепляю зубы и принимаюсь разбирать вирши. Полный бред, пацаны! Шиза в самой последней стадии. Но ведь и в горячечном бреду должен быть хоть какой-то смысл!..
Стой… Погоди-ка… В нагромождении бессвязных слов вдруг замерцал тонюсенький лучик разума. Он еще едва различим, но он есть! Этот лучик – строчка, которая заставляет сильно забиться мое сердце: «Дьявол! Ты хочешь дышать небом Аустерлица, а вдыхаешь серу геенны». А ведь это что-то до боли знакомое! Нет, не зря юный Королек проходил в школе отечественную
