которые были готовы подарить ему северо-восточные князья, особенно жалуя чугун.
Так и прошли эти несколько лун – в суматохе, сборе войска, постоянных болезнях и разговорах с Хьялмой. Привыкнуть к тому, что отшельник, назвавшийся им Вигге, оказался князем из легенд, было непросто, но Хортим не позволил восхищению взять верх над холодным расчётом. У Хьялмы можно было многому научиться – как вести себя при государях и простых воинах, как говорить и как молчать.
К февралю Хьялма потрудился на славу. Он не только разобрался в современном укладе Княжьих гор, но и устроил жизнь лагеря. Знающие люди объясняли другим, как собирать метательные орудия. Пригодных к бою ежедневно обучали Фасольд и его сподвижники. Не обходилось без потасовок или разбоя, однако Хортим верил: Хьялма действовал по уму. Во всяком случае, лагерь самого Хортима развалился бы, не пережив зиму.
Подготовка к войне шла полным ходом.
Хортим расположился на скамье. Он грел руки о чашу, в которой плескалось вино: горячее, с нехитрыми специями, водившимися у местных знахарей. Хортима знобило, хотя он и кутался в тёплые меха; горло разрывало от боли, и даже питьё не помогало.
Он закашлялся.
– Что-то ты совсем раскис, княже, – присвистнул Арха. – Может, принести чего? Или лекаря позвать?
Знатные у них были лекари, конечно. Так, травники, ютящиеся в кособокой землянке неподалёку от лагеря – они готовили отвары из засушенных ягод и штопали раны, если кому-то из новобранцев взбредало в голову подраться. И вправляли кости, если на кого-то в ходе работ падали брёвна.
– Нет, – прохрипел Хортим. – Сиди.
Иногда ему казалось, что он заслужил любовь Сокольей дюжины только благодаря Архе и его звериной преданности. Арха был лихим человеком из тех, что за словом в карман не лезли: сказал весело, а будто стрела взметнулась – колко и страшно.
Когда Хортим забывал о своих рассудительности и красноречии, то совершенно не понимал, почему Соколья дюжина – удалая, ярая, смелая Соколья дюжина – признавала его своим господином. Его учили, что князь должен быть могучим и сильным. Таким, чтобы и грозу, и бурю мог переносить на ногах, а в походах ночевать на голых камнях и не чувствовать неудобства. Если же князю не повезло со здоровьем, пускай бы он выглядел, как Хьялма: грозный и внушительный, несмотря на пожирающую нутро болезнь. Хортим же чувствовал себя жалким – закутанный в меха, красноносый и сипящий. Его глаза слезились, на лбу выступала испарина.
– Ты, княже, это, – повёл подбородком Карамай. – Только прикажи. Мы поможем!
Княжий шатёр был просторным. Вечерами здесь часто собирались люди Хортима, и сейчас у скамьи сидели трое.
Первый, у самых Хортимовых ног, – Арха. Хищный, весь будто бы бесцветно-серый с малиновым: прозрачные струны волос, веточки красных сосудов, расползающихся от светлых глаз, а на руках – ожоги, оставленные Сарматом-змеем.
