переживал, его на это место пригласили, и он ещё прикидывал, прежде чем согласие дать. Но на старичка взглянул и возражать не стал, одно правило его устраивало, навострил уши, поступить по-своему он всегда успеет. «Слушайся главного, – почмокал губами старичок, напоминавший известного зиц-председателя Фунта из “Золотого телёнка”, – делай наоборот и никогда не ошибёшься». Загадкой звучали его пожелания. Мухин уже подумывал, в себе ли новоиспечённый пенсионер от свалившейся свободы, но тот заключил со значительным видом: «И не вскакивай в их колесо. Берегись превратиться в белку».
Главным, кого следовало слушаться, был начальник отдела Иван Петрович Хвостиков, проворный маленький человечек, никогда и нигде не сидевший на месте. Вместе с ним, будто по мановению волшебной палочки, неслось и скакало всё и все в отделе. Он обладал удивительной способностью заводить, заставлял суетиться и беспокоиться других, когда в короткие периоды оставался неподвижным сам. Но при всём этом постоянном беге люди, окружавшие Хвостикова, зачастую никуда не успевали, поступали не так, как следовало, отчего создавалась бестолковая суматоха, и всё шло наперекосяк. Но Хвостикова ценило и даже уважало начальство, держало на этом почётном месте и каждый год обещало повышение.
Со своим телосложением, весом под сто, а то и больше килограммов, Шерстобитов, даже если бы захотел, конечно, торопиться никак не мог, поэтому от него, гадал Мухин, отстали, а вот ему самому на первых порах пришлось туго. Он старался не забывать мудрых напутствий предшественника, но не всегда удавалось: захватывал, заражал общий пафос и азарт. Его тоже начинало закручивать в общую бестолковую круговерть, и тогда он цеплялся за вторую подаренную истину. «Здесь, как и в жизни, всё течёт, – сказал Шерстобитов, хитро прищуривая глаз, – пройдёт и это, не бери в душу». Где-то Мухин слышал эту расхожую мудрость, но вспомнить не мог, однако глубоким смыслом её проникся быстро: вся суета, закипавшая в отделе с утра и бурлящая до самого вечера, к ночи как пена оседала, и про неё дружно забывали уже к следующему дню, а утром начиналось новое, и прежние заботы никто не вспоминал. Они возникали потом, но уже как опять новые, незнакомые и образовывался своеобразный круговорот, которому не было ни конца, ни края, когда в ушах только: звонят! зовут! беги! неси!..
Когда постучавшийся в дверь Мухин появился на пороге кабинета, Хвостиков в шляпе стоял к нему спиной у окна, махал рукой кому-то во двор, удерживая под мышкой увесистую папку, то и дело заставлявшую его кривляться всем гибким позвоночником, чтобы не уронить, и кричал в телефонную трубку. Неискушённый человек мог подумать, что на другом конце провода постоянные проблемы со слухом, но Мухин-то уже привык и понял: шеф по-другому общаться просто не умел, хотя каждый раз надрывался до красноты. Впрочем, в отделе все кричали, это было ещё одной особенностью многих служащих горисполкома, похоже, их всех плохо слышали там, на других концах и они прибавляли обычные фразы: «Понял? Я всё сказал. И точка». Лишь в бухгалтерии, отмечал наблюдательный Мухин, женщины позволяли себе отступления. Они заканчивали монологи демократичнее:
