грусть? Что это – миф, спасающий от вязкой повседневности или вдруг проснувшаяся родовая память?
Возвратившись в Свободный, он вернулся и к прежней работе кузнеца. Помню, как однажды к слову он обронил, что, видно, его судьба – быть кузнецом. Правда, была в его жизни ещё одна попытка пойти наперекор. Лет через пять я неожиданно встретил его в Хабаровске. Тогда он как раз восстанавливался на заочное отделение и устроился на работу по кузнечному делу в какую-то эстетическую студию, где ему даже выделили небольшую комнатку. Мы с пятилетним сыном несколько раз там бывали. Они симпатизировали друг другу – простодушный ребёнок и неприкаянный взрослый.
Дойдя до ГОСов, он не явился на экзамен и уже окончательно возвратился в свои пенаты. Стал главным кузнецом. Был нелюдим и странен. Выпивал. Жил бобылём и умер до срока. Об этом несколько лет назад я узнал на занятиях в одной из студенческих групп, увидев в списке знакомую фамилию. Его племянница мне и поведала о судьбе того, кого мы знали под именем Анри Мари Этьен Серж Огюстен Луи Камилл – с крепкими ладонями кузнеца и выдававшими его близорукими за круглыми стёклами очков глазами.
Дядька
Дядька объявился у нас со второго курса: то ли переводом (то ли простым перезачётом учебных дисциплин) из Полтавского пединститута. Я запомнил его фамилию, Харитонов, по созвучию с девичей фамилией моей матушки – Харитон. В его же прозвище – дядька – выразилось не только наше почтение к возрасту: он был восьмью-десятью годами старше нас (но ведь и наш несменяемый студсоветовский бог – «опричник с глазами цвета небесной сини» – Коля П., не снискавший ни уважения, ни доброй славы, был примерно тех же лет), среднего роста и сухощавого телосложения, с длинными по тогдашней моде волосами и очках в тёмной роговой оправе. Мы просто полюбили его как старшего товарища, не очень нам понятного но, главное, ни на кого не похожего. Судите сами: оставив (по чьей инициативе?) семью, друзей, институт, родной город, наконец, приехал из умеренно-климатической благодатной Полтавы (с температурой воздуха от -6° зимой до +20° летом и среднегодовой скоростью ветра 3,5 м/с) в продуваемый зимой ледяными ветрами и изнуряемый летом знойной влагой Хабаровск. После зачисления он получил комнату в общежитии, но занятий почти не посещал: не имея других источников дохода, где-то работал. Экзамены при этом сдавал успешно. Но деканат филфака (при всей любви нашей к alma mater – всего лишь слепок бездушной административной машины) никак не мог пережить такого небрежения принципом явки и присутствия. За это, несмотря на мужское малолюдство и наше коллективное ходатайство, был, вскорости, отчислен.
Что же нас связывало? – меня не обстрелянного, скорее бойкого на язык, чем знающего и, поэтому, неугомонного; и его – молчаливого, тёртого, познавшего (до сих пор помню его панегирик армянскому философу Давиду Анахту, мной, увы, так и не прочитанному). Конечно, любовь к слову – устному, письменному,
