могу оценить утверждение Уэйда, что каким-то образом я сама все это спровоцировала, по крайней мере, на начальном этапе. Возможно, эта теория могла бы быть верной вплоть до того, как Эдди исполнилось два года и педиатр по развитию произнес: «Расстройство аутистического спектра». Мы еще не понимали, насколько все будет плохо, но, несомненно, диагноз стал явным признаком того, что ситуация вышла из-под моего контроля.
Я не понимаю, как мой блестящий муж, человек с докторской степенью, руководящий целой исследовательской программой, может не понимать, насколько я беспомощна, когда дело доходит до нашего сына. Я марионетка, управляемая медицинскими работниками и терапевтами. Они советуют мне все, что нужно сделать, чтобы общаться с Эдди. Некоторые из этих вещей, такие как AAК на айпаде, помогают мне связаться с ним, но большинство их методов лечения вообще не доходят до него – они просто позволяют нам выжить. Ни одна из этих терапий не сделала его другим – Эдди просто сам по себе другой. Вот где мое мнение и мнение Уэйда расходятся.
Уэйд считает, что все мои усилия помогают избалованному маленькому мальчику, который мог бы быть ближе к обычному, если бы мы просто больше подталкивали его, а не потворствовали. Уэйд разговаривает с Эдди, потому что он не может смириться с тем, что мне очевидно: язык Эдди действительно сильно ограничен. Уэйд рассматривает эхолалию Эдди как игру – способ оскорблять и насмехаться над нами – и доказательство того, что Эдди мог бы использовать вербальный язык для общения, если бы захотел. Не помогает и то, что, когда Эдди видит Уэйда, он часто повторяет: «Не сейчас, Эдисон». Хотя мне странно, почему эта фраза у него сохранилась, ведь Эдди вообще больше не предпринимает особых попыток общаться со отцом.
Уэйд предпочитает забывать, что поначалу вполне поддерживал медицинское вмешательство. Казалось, у него была надежда, что диагноз Эдди автоматически означает, что наш сын станет ученым, и Уэйд вроде бы свыкся со всей этой ситуацией вплоть до того момента, пока психолог не сообщил нам, что IQ Эдди немного ниже среднего, так что он вряд ли обладает какими-либо причудливыми, но гениальными способностями. Мой муж, будучи гением, мог бы смириться с тем, чтобы иметь блестящего, пусть и странного ребенка; у нас уже есть один такой – Келли, и они лучшие друзья. Но с вердиктом «ниже среднего» Уэйд справиться не смог, сам аутизм был той самой соломинкой, которая сломала спину верблюду.
Вот тогда и началась игра в вину – но я не осуждаю Уэйда, потому что я тоже в нее играю. Мой муж и, что более важно, его сперма за эти годы провели очень много времени в окружении интенсивных промышленных химикатов, и он не раз подвергался воздействию радиации на работе. И – о, небеса! – предоставленный самому себе, Уэйд ужасно питается. Мы обвиняем друг друга в проблемах Эдди – единственная разница в том, что у Уэйда иногда хватает смелости высказать свои мысли по этому поводу вслух. Может быть, в этом он лучше меня, потому что, по крайней мере, он честен. Я ношу свою обиду на Уэйда, как жернова на шее, и порой осознаю,
