обращаешься со мной как с ребенком!
– Ты и есть ребенок! – возразил отец. Его голос дрожал от избытка чувств и печали. Мы впились глазами друг в друга, и я увидела, как во взгляде отца заблестели слезы. Я была так потрясена этим, что не совсем понимала, что делать. Желание настаивать и спорить с ними исчезло в одно мгновение. Отец быстро заморгал, глубоко вздохнул и сказал неровно: – Ты наш ребенок, и ты единственное, за что нам осталось бороться. Мы сделаем все, что должны, чтобы защитить тебя, Алина, и тебе следует дважды подумать, прежде чем задавать нам вопросы. – Его ноздри внезапно раздулись, и он указал на дверь, когда слезы в его глазах начали набухать. – Иди и делай свою чертову работу!
Я хотела настоять, и я бы это сделала, если бы не эти пугающие слезы в глазах отца.
После того дня я смирилась и просто продолжала двигаться в том ритме, в котором работа поглощала мою жизнь.
В не по сезону теплый день поздней осени я работала на ягодном участке, который находился рядом с домом в том месте, где склон становился круче. Ранний ветер улегся, и солнце теперь светило в полную силу, так что я загорала. В обед я переоделась в свое любимое платье – легкий сарафан в цветочек, который унаследовала от Труды. Это, конечно, был довольно скромный наряд – у меня не было никаких нескромных нарядов, и я выбрала это платье, потому что вырез давал наслаждаться солнечным теплом, гревшим руки и грудь. Сидя на корточках, я собирала спелые ягоды и складывала их в плетеную корзину, выдергивая выросшие тут и там сорняки и бросая в кучу рядом с участком. У отца был необычно плохой день – у него так болели суставы, что мама решила остаться дома, чтобы поухаживать за ним.
Я услышала, как подъехал грузовик и замедлил ход. Я затаила дыхание, как всегда, когда слышала, как они с грохотом проезжают мимо нашего дома, но, увидев, что машина въезжает на нашу подъездную дорожку, резко выдохнула. Как только рев двигателя прекратился, раздался звук открывающейся двери.
Вот тогда-то я и вспомнила о своем удостоверении личности. Я не забыла положить его в карман плотной юбки, которая была на мне в то утро, но, переодевшись в обед, я оставила эту юбку на кровати, вместе с документом.
Я молилась, чтобы они ушли, не приближаясь ко мне, но продолжала стоять, потому что у меня было мало надежды, что моя молитва будет услышана, а я не хотела сидеть на корточках в грязи, когда они подойдут. На этот раз их было только двое. Один – средних лет, лысеющий и такой толстый, что меня разозлила сама мысль о том, сколько еды он должен был съесть, чтобы иметь подобное телосложение. Его спутник оказался поразительно молод – вероятно, того же возраста, что и мои братья. Я задумалась об этом юном солдате – не страшно ли ему оказаться вдали от своей семьи, как, несомненно, страшно моим братьям. На мгновение я почувствовала укол сочувствия, но он почти сразу исчез, стоило мне увидеть выражение лица этого юноши. Как и у старшего товарища, на его лице застыла презрительная маска, когда он осматривал наш маленький дом. Учитывая небольшое расстояние между нами, нельзя было ошибиться в надменном изгибе его
