кресло! Спасибо!
– Товарищ! Уберите руки и покажите мне ремень! Спасибо!
– Просьба убрать сумку в ноги! Спасибо!
Саша сжал руку жены.
– Все будет хорошо! Слышишь, Капа?! Все будет хорошо!
Стюардесса, пробежав по салону в обратном направлении, открыла дверь в кабину и все отчетливо услышали громкий голос пилота:
– Диспетчер, говорит борт 2451! У нас отказ правого двиг....
Дверь захлопнулась, но услышанного было достаточно – искра беспокойства полыхнула в пожар паники. Саша уже не пытался кого-то успокоить, это было бесполезно – люди таким образом давали выход страху: через крики, причитания, слезы и даже песни. Он просто держал руку жены, а та сжимала теплую ладошку дочери.
Самолет тряхнуло. С верхней полки свалилась сумка, затем еще одна. Через секунду посыпалось все, что там было – самолет резко накренился.
Капа одной рукой придерживая дочь, другой вцепившись в подлокотник, посмотрела в иллюминаторы на левой стороне салона, за которыми мелькали остроконечные верхушки таежных деревьев.
Самолет падал. Стремительно летел к земле под вопли:
– Это все Меликян!
– Господи, помилуй!
– Прекратите антисоветчину!
– Тупой и длинный!
– Сервизы бы не побить!
– Пустите меня в хвост!
***
Стакан со стуком вернулся на стол. Тихон Авдеевич прижал руку к левой щеке и, страдальчески охнув, затянул грустную песню. Слезы сочились из закрытых глаз и капали в тарелку с нетронутым студнем – Тихон Авдеевич после десятой не закусывал. Пел он с такой самоотдачей и душевным надрывом, будто не дочь замуж выдавал, а на похоронах сидел. Впрочем, для него так оно и было. Тихон Авдеевич хоронил свои надежды на то, что его единственная и любимая дочь Маруся когда-нибудь будет счастлива.
Жена Мария Ильинична, крепкая полногрудая женщина в цветастом платке, не выдержала и всплеснула руками:
– Что ж ты, ирод, за песню такую похоронную затянул?! Дочь замуж выдал, радуйся! Что ж ты мне душу рвешь, скотина?!
Тихон Авдеевич аргументы не принял и продолжал петь, с чувством постукивая кулаком по столу. Парочка гостей неуверенно подвывала в унисон. Пели акапельно, так как гармонист Иван, из чувства протеста и солидарности с женихом, демонстративно положил гармонь на траву и теперь сочувствующе смотрел на Костю. Сами же молодые сидели во главе стола: грустные, растерянные, оплеванные.
На третьем куплете Маруся не выдержала и, уткнувшись хорошеньким лицом в пиджак мужа, тихонько заплакала. Костя махнул рюмку и треснул кулаком по столу:
– Хватит, папаша!
Стало тихо. Лишь плеск реки далеко внизу по склону, да шелест легкого майского ветерка в ветвях. Тесть поднял на него красные глаза.
– Ой, кто это у нас такой грозный?! – нарочито испуганным голосом пискнул он. – Не иначе сам Константин Бестужев, мой зять?! Точно
