вьев и кустарник,
серебряный от рос седых,
он мне помощник и напарник
свершением чудес простых.
Общая осень
В поле кошенном трава,
серые былинки,
оторвется голова,
полетит простынка,
сна душистого покой
от земли и в землю.
Свет струится сам собой,
свету небо внемлет.
По краям лугов – леса, леса́
будто их и нету,
и косая полоса
не перечит свету.
И не спорят ветер, пыль
с этой дрожью малой.
Телеграфный столб-костыль
смотрит, одичалый.
Колодец
Молниеносные приметы
качающегося дня.
Края колодца стёрты, спеты.
Совсем не движется вода.
Без ума
Русыми волосами распущенными,
выгоревшими садами запущенными,
пожелтевшей газетой на стенке,
смородинного варенья пенкой,
детской неожиданностью,
вот этого уголка никогда не виданностью,
старого дерева дуплом,
сухих еловых иголок прошлогодним ковром —
всем заново возродившимся старьём
осень обнимает, тормошит и укутывает.
Воскресенье
Ослепило солнце.
Цапнуло бедро.
Колоколозвонца
катится ведро.
Воскресенья верхи, ве́рхи
пропасти суббот.
Закрывает дверки
на ночь наш народ.
Утром – нараспашку!
вечером – в запой,
в клочья рвет рубашку,
малиновый, не злой.
Первый день
Снега нет еще, но лёд
тоненькою коркой
утром руку колет, жжет
и хрустящей горкой
кустик зелени забытой,
стебельки петрушки.
И дрожат совсем открыто
в поле трав верхушки.
Чужая боль
Топтанье по снегу, круги, по́ снегу
рубиновая зорька.
Одеты в лед, стоят враги
не вредные нисколько.
Друзья вдали, глаза закрыв,
уткнули нос в подушку.
И сумерки, дверь приоткрыв,
повесили игрушку
на елку темную в углу —
проснутся, будут рады.
Смотрю на них сквозь снега мглу,
сквозь белый иней сада.
Машинистка
Вторые экземпляры
у девушки Тамары
хранятся в папке чистой,
работается быстро,
стучит, строчит машинка,
листа по серединке
вкралась ошибка злая,
её не замечая,
влюбленная Тамара второго экземпляра
еще одну страницу
кладет к другим. Ресница
упала на машинку,
лежит.
Самотёчная площадь
И днем, покинув тыл,
мы шли по Самотёке.
От наших брюк широких
взметалась вихрем пыль.
И пропадали мы
среди
