style="font-size:15px;"> Вырезаю из фото глаза
Не оставишь же
*
На чёрном-чёрном столе
Лежала чёрная-чёрная кошка.
И молчала.
*
Если всё, что вырезала
Наклеить на мёртвого ёжика,
Ёжик оживёт.
Если всё, что вырезала
Спеть в мирное утро,
Улыбнутся молодые строители.
Если всё, что вырезала
Наклеить на тебя –
Буду я.
*
На чёрном-чёрном комоде
Мурлыкала
Чёрная-чёрная кошка
В чёрное-чёрное зеркало
Сама себе.
Эдельвейсы
Вот человек, который карабкается по сумеркам к вышинам утра, его глаза, убаюканные ещё не увиденным, его черный рваный провал рта, раздирающий изнутри не происходящее – «Ааааа!». Глотающий зевок, зевающий глоток, глодающий целостность времени – «Аааа!».
Однажды он оборачивается сверху – мы с ним идем в одной связке. Он смотрит на нас с укоризной. Над ним – отвесная скала сумерек. Он кричит нам сквозь свистящий ветер:
– Ну, зачем же вы меня подсадили? Там, внизу? Помните?
Нет, нет, уже почти не помним… Ничего… Только назревает внутри чёрным бутоном, шарит в горле когтистой ручищей, взрывает мясо языка багровыми схватками. Распуститься там, наверху. Докарабкаться непременно. Расцвести – любой ценой.
И, раскрывая глотку в глубину темноты, мы бешено карабкаемся вверх и кричим во все горло – «Аааа!». И становимся стремительной кричащей дырой в дыре самих себя.
Утру неймётся.
Весне
И неумолимо открывались навстречу непрошеной весне, липкие, чорные, бубонные почки моей перезимовавшей человечности, моей поперхнувшейся благости. И мы уселись друг напротив друга и, глядя в глаза, чувствовали, как нарастающим мурлыканьем в нас приходит неизбежное. Этой весной в любви не будет брода.
Mad dogs don't bark
– Mad dogs don't bark! Mad dogs don't bark!
Someone shouted it up the dark hill covered with a velvet blanket of twilights.
We listen, you look at me, fear in your eyes, tsssss, don't you move, it's up there, hush!…
– Mad dogs don't bark!
But the Moon barks and your eyes bark and my thoughts bark and our love barks. Night inhabits Earth. I take your hand. We step silently. Without a whisper, without a sound, without a bark.
The voice up in the hills tries the young night with its nasty tentacle. We, two mad dogs, deep in love, glad of being, we don't sniff, we don't bite, we don't bark.
The voice dissolves in the woods. We won't hear it again… unless we bark.
The night is ours at least.
cheese
Череп мамы
И череп папы
И черепа папиных мам
И черепа маминых пап
И черника
По края урочища –
Сизой тёмной короной.
Принимал меня акушер Сизоев
Убивал слесарь второго разряда Букашев.
А зашил санитар Гугуладзе
А закопал меня дед Закопалыч.
И очутилась
У озера
В
