style="font-size:15px;"> – Да это развод. «Договорится с Вселенной…» – ерунда какая-то.
– Ага, про сковородку ты мне сегодня плела – не ерунда, значит? Или ты отрицаешь наличие Вселенной и её разумности?
– Не то чтобы отрицаю, но… – хотела вразумить подругу Агата Тихоновна, но, не найдя убедительных аргументов, замолчала.
– Зря я тебе рассказала, – обиделась Изольда и спрятала рекламный листок в карман.
Глава пятая
Небо такое чёрное, словно выкололи оба глаза сразу. Словно уже наступила ночь, наступила навсегда и рассвета больше не предвидится. И мелкий противный дождь, что моросит по щекам, и озноб. Озноб везде. Снаружи, внутри.
Эмма поёжилась. Сколько раз она выступала в трагических роля! Ах, как она пела «Тоску» в Мариинке! Как заламывала руки! Да что там Мариинка! Ей рукоплескали в «Метрополитен-опера»! В «Ла Скала»!
Захотелось упасть и разреветься. Прямо вот тут, на ступеньках театра. Какого-то… Эмма подняла голову. «Новый театр» – закрученные вензелем гипсовые буквы на фронтоне фасада вызвали зубной скрежет. До чего она докатилась! Какой-то завалящий театришко! Разъеденное каньонами морщин лицо худрука тут же всплыло перед ней огромной персиковой косточкой. Как смеет он, человек от сохи, так с ней разговаривать? Делано вежливо, но презрительно. С ней! Одной из лучших сопрано в мире! Обладательницей красивейшего, насыщенного бархатом голоса, так писали о ней в «Педивикии», между прочим, с рабочим диапазоном от середины малой октавы до середины второй!
– Извините, но на сегодняшний день у нас нет вакансий. – Человек с лицом персиковой косточки опустил глаза в стол и стал нервно перекладывать какие-то листы.
– Так освободите! – не выдержала Эмма. – Вы понимаете, кто к вам пришёл? Имя – Эмма Требьяни – вам ни о чём не говорит?
– Говорит, конечно, – худрук поднял закопавшиеся в морщинах глаза. – Я узнал вас. И заслуги ваши знаю. Особенно перед Отечеством.
Трагедия! Она столько раз играла её на сцене, что, кажется, трагедия приклеилась к ней, впечаталась в её жизнь навсегда. А что такого она сделала? Что такого? Они называют это изменой… Тычут в лицо. Пусть не прямо. Хотя и прямо тоже. Но её вынудили. А как она должна была поступить, если её поставили перед таким выбором – Родина или «Ла Скала»? «Ла Скала»! Она жертва! Её обманули. Её вынудили. А все те слова… все её заявления… её заставили. Разве это её слова? Её мысли? Ну да, она их говорила… в многочисленных интервью, но она так не думала, она вообще об этом не думала. Какое ей дело до всего, что не касается театра. Что они ей тычут её гражданством? Ну и что, что она приняла гражданство другой страны? Искусство оно для всех. И она же, в конце концов, вернулась.
О том, что вернуться её заставила не любовь к Родине, а бессмысленность существования, отсутствие работы и, как следствие, грозящее безденежье, Эмма старалась не думать. Её обманули, её использовали. Она жертва обстоятельств, жертва сведения чьих-то счётов. И она совершенно не понимает, почему её талант,
