царства своего;Они престолы доставали:
Он отказался от него!
Когда рожденье и порода,
России вверенный закон,
Преданность войск, любовь народа,
Все, все – ему давали трон.
Но, гласу дружества внимая,
Отверг величества титул,
На трон возвысил Николая,
Ему он первый присягнул.
В усердии царю поклялся,
Примером быть земли своей,
Он цесаревичем остался,
Но выше стал он всех царей.
Ему не нужны диадемы
И клятвы верности в словах;
Народом князь боготворимый,
Без клятв ты царствуешь в сердцах.
Тебе усердье, вместо трона;
Сердца людей – тебе чертог;
Любовь народная – корона;
Тебе титул – наш полубог![111]
Посредственные стихи «по случаю» довольно точно отразили саму суть проблемы и найденное императором Николаем решение последней. «Полубог» с короной народной любви на голове (безотносительно характера и репутации Константина) представлял опасность, расшатывая легитимность власти нового монарха. Нейтрализовать потенциальные проблемы надлежало при помощи нового нарратива «дружества», образа власти[112], в котором братьев – Константина и Николая – связывали теплые братские чувства и глубокое почитание памяти покойного Александра I. Апелляция к «братской любви» стала частью политического ритуала и одной из практик легитимации власти в первые годы царствования императора Николая.
Особые отношения между братьями постоянно подчеркивались. Неслучайно сцена объятий Николая и Константина после коронации 1826 г. в Успенском соборе Московского Кремля[113] и описание шествия Николая по Соборной площади, «имея при особе своей двух ассистентов Цесаревича Константина Павловича и великого князя Михаила Павловича»[114], стали ключевыми для формирования образа церемонии. Р. Уортман точно отметил, что «демонстрация привязанности была… использована, чтобы показать почтение цесаревича к младшему брату и развеять неопределенность отречения»[115]. Очевидно, что в ряде документов начала нового царствования Николай считал своим долгом отметить согласие Константина с принимаемыми установками. Так, в манифесте «О порядке наследия Всероссийского Престола и об опеке и правительстве в случае кончины Государя Императора до совершеннолетия наследника» (22 августа 1826 г.) регентом при наследнике в случае смерти Николая объявлялся великий князь Михаил[116], но отдельно оговаривалось, что такое установление произведено «с предварительного одобрения любезного брата» Константина Павловича[117].
Ситуация с передачей власти, впрочем, накладывалась на особенности характера и образа жизни каждого из братьев. Николаю было сложно выстраивать отношения с братом, который был старше его на 17 лет. Дочь Николая I, великая княжна Ольга Николаевна, объясняя
Альбом С. Д. Полторацкого // Русская старина. Т. LVI. 1887. Вып. 10–12. С. 138. Этот же автор ранее написал «Песнь на проезд через Москву 30‐го ноября 1825 года», также посвященную Константину Павловичу:
(Там же. С. 137). Интересно, что образ Константина, который представил С. Д. Полторацкий, похож на прочтение фигуры великого князя в ряде других источников. Так, А. М. Грибовский записал в своем дневнике по случаю похорон Константина в 1831 г.: «Процессия при провозе гроба Константина Павловича… Процессия шла…. в Петропавловскую церковь, где и положены будут его бренные останки вместе с коронованными особами, кажется, потому что он был уже признан императором.
Р. Уортман справедливо назвал его «династическим сценарием» (
См.: Vues des Cérémonies les plus intérressantes de Leurs Majestés Impériales l’ Empereur Nicolas Ier et l’ Impératrice Alexandra à Moscou. Paris: Firman Didot, 1828. P. 5.
Историческое описание Священнейшаго Коронования и Миропомазания их Императорских Величеств Государя императора Николая Павловича и Государыни Императрицы Александры Федоровны. С. 181–182. В описании братья появлялись еще несколько раз (император «с… чувством стремился потом облобызать Венценосную Мать Свою и Августейших братьев Константина Павловича и Михаила Павловича») (Там же. С. 198–199).
ПСЗ. Собрание 2. Т. 1. № 537. С. 889–890.
Там же. С. 889.
