Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в. Екатерина Болтунова
Чтение книги онлайн.
Читать онлайн книгу Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в - Екатерина Болтунова страница 16
Екатерининская политика в отношении Польши уже к концу 1800‐х гг. характеризовалась императором Александром I как «не соответствующая духу времени»[153]. К моменту начала Венского конгресса у русского общества сформировалось устойчивое понимание, что монарх «почитал долгом совести загладить великое политическое преступление, совершенное с Польшей»[154]. Константин Павлович был согласен с братом-императором в его стремлении «изгладить следы продолжительных невзгод», которые Россия причинила Польше[155]. «Нет поляка, – рассуждал великий князь, – к какой бы партии он ни принадлежал, который не был бы убежден в истине, что его отечество было захвачено… Екатериною в продолжении трех произошедших разделов, которая поступала так в мирное время и без объявления войны, прибегнув при этом ко всем наиболее постыдным средствам, которыми побрезговал бы каждый честный человек… захват – постыдный грабеж, который рано или поздно падет на голову грабителя»[156]. А. Чарторыйский вспоминал также, что «великий князь Константин, не разделявший либеральные воззрения своего брата, сходился с ним во мнениях насчет образа жизни и характера императрицы Екатерины». Князь указывал, что «несколько раз слышал, как он (Константин Павлович. – Прим. авт.) отзывался о своей бабке и при ее жизни и позже, когда ее не стало, с безмерной резкостью и в грубых выражениях»[157]. Взгляд Константина на историю разделов Польши прямо отражал польскую интерпретацию событий, которая в России сосуществовала с позицией диаметрально противоположной и нашедшей свое отражение в известном письме Карамзина Александру I[158].
Отношение Константина к его депутатскому статусу было двойственным, особенно учитывая, что великий князь видел себя потенциальным королем или по крайней мере благодетелем Польши. Вероятно, оно менялось с течением времени: в 1818 г. цесаревич мог определять свое депутатство как «комедию» или «фарс»[159], да и в 1820‐е гг. вполне мог иронично именовать заседание сейма «пиесой гратис» или «нелепой шуткой», а собственное присутствие на нем – разыгрыванием «роли прагского депутата»[160]. Вместе с тем, принимая новый статус в 1818 г., цесаревич посчитал необходимым подчеркнуть лояльность новым установкам и польской традиции. Он писал графу Соболевскому, что «чувствительно тронут выражением… доверия» со стороны поляков, и просил своего респондента сообщить о том, когда именно он мог бы приступить «к исполнению новых обязанностей»[161]. Безотносительно его реакций на происходящее, Константин неизменно подчеркивал свой статус, присутствуя на сеймах 1818, 1820, 1825 и 1830 гг.[162] и активно апеллируя к польской конституции.
В практическом отношении, кроме обеспечения безопасности династии или
152
Примечательный выбор территории для представительства в сейме отметил историк Н. К. Шильдер, зафиксировавший факт избрания Константина депутатом от Праги – предместья, «некогда взятого штурмом Суворовым», однако не решившийся интерпретировать его (
153
154
155
По мнению ряда исследователей, Константин Павлович был даже более радикален в этом вопросе. Великий князь не стремился усвоить александровскую позицию прощения по отношению к Екатерине II (
156
157
158
О дискуссии применительно к действиям Екатерины II в связи с польским вопросом см.:
159
ОР РНБ. Ф. 859. К. 19. Д. 1. Л. 29;
160
ОР РНБ. Ф. 859. К. 19. Д. 1. Л. 29;
161
162
А. С. Меншиков писал об этом А. А. Закревскому в 1818 г. из Варшавы: «Вчера Государь открыл сейм речью прекрасною… Михаил Павлович заседал с сенаторами, а Цесаревич с депутатами города Праги» (Бумаги графа Арсения Андреевича Закревского // Сборник РИО. СПб., 1891. Т. 78. С. 428).