Ладно, меня все это удручает. Твой ход.
– Какой же ты засранец, – протянула она, но на ее губах при этом играла легкая улыбка. – Любимый фильм?
– «Бойцовский клуб».
– Не смотрела.
– Ты не смотрела «Бойцовский клуб»? Это же преступление.
Она усмехнулась.
– Любимый цвет?
– Синий.
– Какой оттенок синего?
– Обычный гребаный синий.
– Нет такого оттенка.
– Теперь есть.
– Хорошо, – она рассмеялась. – Любимое время года?
– Осень.
– Ого, у нас действительно есть что-то общее! Просто чудо.
Я поддержал ее иронию:
– Кто бы мог подумать?
– Уж точно не я. Любимый десерт?
– Банановый фостер. Мне его готовила бабушка.
Она мягко улыбнулась.
– Признаю, это хорошая игра.
– Эй, ты не задала мне последний вопрос.
– Нет. Потому что не хочу знать на него ответ. Уверена, это будет нечто такое, о чем я даже не слышала. Держи эту тайну при себе.
Она посмотрела прямо на меня, и на мгновение я лишился слов от красоты ее улыбки. Мне нравились ее зубы. Мне нравилось решительно все, что касалось ее рта. И мне хотелось прикоснуться к нему губами еще раз. Я вытянул ноги, стараясь игнорировать все возрастающее давление на ширинку джинсов.
Примерно минуту мы оба молчали. Я размышлял о том, как быстро все изменилось между мной и Грейс. Это было почти… комфортно, сидеть вот так, слушать негромкую музыку, раздающуюся из динамика, и по очереди потягивать воду из бутылки. Еще я не мог не думать о том, что рассказал Грейс ту часть своей истории, которую никому раньше не доверял. Да, кое-кто был в курсе, но только потому, что они были свидетелями происходящего. Но никогда по доброй воле я не делился этими воспоминаниями с посторонними. Возможно, дело в том, что ни одна женщина прежде не пыталась меня разговорить. Я не смог припомнить ни одного случая, чтобы девушка желала тусоваться со мной именно из-за моих блестящих навыков общения. Быть может, потому что у меня их не было. Или, может, потому, что девушек во мне это никогда не интересовало.
Наше с Грейс молчание было комфортным и непринужденным, что удивительно, учитывая, с чего мы начали.
– Грейс, почему у тебя начался приступ паники, когда ты поняла, что мы заперты? – мягко спросил я.
Она взяла бутылку и сделала глоток воды – явно тянула время, раздумывая, стоит ли отвечать. Наконец тихо сказала:
– Брату поставили диагноз, когда ему было восемь. Я была на год старше. Два года он боролся, но однажды врачи сказали родителям, что сделать большее не в их силах, поскольку наступила терминальная стадия болезни. Мама тогда совершенно потеряла голову, и отец занимался похоронами в одиночку. Эмоционально она… просто не могла этого сделать. – Грейс надолго замолчала, так, что я засомневался, будет ли она продолжать. Но она в конце концов сказала: – Пару раз мы ходили с отцом в похоронное бюро, потому что мама не могла оставаться с нами
