всем телом, казалось, оплакивая весь мир, а не тот ужас, который только что пережила. Я пересела к ней поближе и гладила по спине и волосам, пытаясь успокоить, и очень удивилась, когда она вскоре крепко меня обняла и, уткнувшись в шею, зарыдала еще горше. Бедная девочка, такая малышка, а уже столько горя перенесла.
Тем временем, пока она выплескивала свою боль, я гладила ее по худенькой вздрагивающей спинке и перебирала полученые от нее знания. Обычные люди, Маша и Миша, брат и сестра. Из обрывочных сведений, которые постепенно укладывались у меня в голове, следовало, что насильники, как Маша их определила, немцы, приехали вчера под вечер, собрали в общем деревенском амбаре женщин и стариков и заперли, ожидая каких-то партизан. Что это за люди, партизаны, я не совсем поняла, но вот что эти немцы ужасные люди, я уже сама убедилась. Девочкина поверхностная память, которой я воспользовалась, являла настолько страшные события и свидетельства зверств этих самых немцев, они же фрицы, фашисты, захватчики и прочее, что я с трудом поверила.
Мать спрятала детей в погребке, прежде чем ее утащили в амбар. Мишу и Машу нашли потом и решили «поиграться» с девчонкой. Доигрались! Темный Шассе, куда же я попала на свою голову?! Ушла от одной войны, а попала на другую, да без магии словно новорожденный щенок. Куда теперь идти и где переждать до полной луны? Шассе, как я брошу этих детей одних?! Даже человеческих детенышей нельзя бросать в беде, они ни в чем не виноваты. Пока я прикидывала и так и сяк, пытаясь найти приемлемое решение, девочка успокоилась и, отстранившись от меня, хриплым от слез голосом заговорила:
– Спасибо вам, добрая тетенька, я даже не знаю, что бы они со мной сделали, если бы не вы!
Бледненькая, напуганная, она сумела взять себя в руки, и предупредила:
– Надо схоронить трупы, а то, если их тут найдут, сожгут всю деревню, я слыхала, немцы всегда так делают. – Я с трудом осваивала и понимала, о чем девочка говорила, но с каждым словом мне становилось легче. – Их начальник, лейтенант Клюгге, сволочь белесая приказал закрыть всех наших в амбаре колхозном и ждет, когда партизаны придут, а если не придут, то всех сожгут и нашу мамку…
Дикими, светящимися от ужаса глазами она смотрела на меня и про «нашу мамку» еле слышно выдохнула. У меня волосы на затылке встали дыбом и в груди родилось рычание. Маша, закрыв лицо руками, медленно раскачивалась, ссутулив худенькую спинку. Рядом зашевелился Миша, открыл глаза и, увидев сестру и меня, тоже тихо заскулил, уткнувшись ей в колени. Мне и самой хотелось выть: неужели и здесь тоже только смерть, боль и ненависть? Внезапно невдалеке раздалось странное рычание и громкий шум. Дети, словно зверьки, напряглись, прижались ко мне и прошептали:
– Немцы!
– На мотоциклах и грузовике…
Последние предположения выдала Маша, со страхом заглядывая мне в лицо. Покопавшись в ее знаниях, я нашла, что такое мотоциклы и грузовик. Такие железные машины. И с облегчением отметила,
