вая неровный круг. Сельская жизнь здесь кипела во всю, собственно говоря, как и в других сёлах: огороды, постройка сараев и новых изб, скотоводство. Домашние птицы: утки, гуси и индюки свободно паслись на улице, расхаживая между домов. Людей было мало, все друг друга знали и общались как родные. И вместе плакали, проводив мужей и сыновей на фронт в 1941. Но жизнь на этом не остановилась. Просто наполнилась постоянной тревогой и ожиданием. Только, словно и этого было мало.
Летом 1942 сюда пришли оккупанты. В первую очередь они расстреляли семью председателя колхоза, установили свои порядки и правила, отняли оставшуюся скотину, заняли лучшие избы. Жизнь поселенцев сильно изменилась: боялись лишний раз выйти на улицу, сказать неправильное слово и сделать что‑то без разрешения и не по порядку. Оккупанты вытворяли ужасные вещи. Они показывали свою власть: унижали жителей, били их, подвергали насилию женщин. Местные ничего не могли сделать – под винтовку мог попасть кто угодно. Вот в таком ужасе и жили. В одном из домов была семья из пяти человек, состоящая из матери и четверых детей. Глава семейства погиб на фронте в декабре 1941. Их дом состоял из одной большой комнаты и сеней, где всегда стояла обувь: галоши, валенки и резиновые сапоги. В стену были вбиты гвозди, на которых висела тёплая одежда. На полу, под импровизированной вешалкой, стоял пыльный железный ящик с инструментами, принадлежащий главе семьи. Раньше он часто использовался. Дальше шла огромная комната: справа, к стене были придвинуты две железные кровати. На противоположной стороне стояла длинная, накрытая пледом лавочка, а рядом белая печь, на полках которой стояла посуда, а наверху были постелены подушки и одеяла. У окна расположен деревянный стол, накрытый уже пожелтевшей скатертью, в углу почётное место занимала полка, на которой стояли иконы и догоревшая свеча. Несмотря на то, что в то время почти все были атеистами, в этом доме были люди, которые верили в Бога. Над одной из кроватей висела покосившаяся семейная фотография: Камышевы сидели за тем самым кухонным столом с чистой белой скатертью. Покойный Алексей, любящий муж и отец, посадил к себе на колени своих троих сыновей. На вид ему было лет тридцать с небольшим, черноволосый, с небольшой сединой на висках, лицо всегда гладко выбрито. Из‑под густых бровей на мир смотрели весёлые карие глаза. В зубах он держал папиросу. На коленях сидели годовалый Коля, трёхлетний Сева и четырёхлетний Костя. Все они были похожи на отца, а Севу и Костю могли даже спутать соседи из‑за небольшой разницы в возрасте. Все с такими же волосами, как у отца, карими глазами и курносыми носиками. По другую сторону сидела худенькая невысокая женщина с длинными русыми волосами, круглыми зелёными глазами и острым носом. Это была Анна Васильевна, очень ласковая и тихая, хорошая мать и жена. Впереди неё сидела единственная дочь – восьмилетняя Катя. Волосы у неё тоже были чёрные, как ночь, глаза карие, а вот всё остальное девочка унаследовала от мамы: нос, худощавое телосложение и низкий рост. Хотя, чёрно – белая фотография не могла передать всех нюансов. Этот снимок был сделан три года назад. Сейчас, конечно же, всё изменилось. В данный момент в доме происходил тихий разговор:
– Ну мам… – поставила стакан на стол девочка. – У нас настолько мало воды, чтобы идти её набирать? – она посмотрела на запасы питья, а затем снова перевела взгляд на мать. – У нас достаточно её.
– Я знаю, – тихо говорила женщина и посмотрела с опаской на немцев, сидящих на лавочке в другом конце комнаты.
Они о чём‑то оживлённо разговаривали на своём языке, иногда начинали смеяться, от чего порой становилось страшно.
– Но оккупанты приказали принести ещё. Причём срочно, – повернулась к дочери Анна, – так, что не спорь и делай то, что говорят. Ты же не хочешь, чтобы с нами случилось тоже самое, что и с семьёй Ватчиных?
Девочка отвела взгляд, вспоминая как жестоко фрицы обошлись с их знакомыми за то, что те ослушались правил и попытались выйти за территорию села. Их обвинили в партизанстве, заставили вырыть себе могилы, а потом расстреляли. Погибла мать и её двое сыновей, которым было всего по двенадцать лет. Мальчики были близнецами, постоянно шутившими и задиравшими девочек. Катя дружила и училась с ними в одном классе. Их смерть очень ударила по ней. До сих пор она помнила эти страшные выстрелы, душераздирающие крики, а затем тишину. Девочка не видела их смерти, но зато очень хорошо слышала всё происходящее.
– Я понимаю, – сказала она, – я наберу воды.
– Это хорошо, – перебирала нервно полотенце женщина. С тех пор, как оккупанты пришли в их дом, она стала очень неспокойной, постоянно чувствовала опасность и страх за жизнь детей. Её волосы были растрёпаны, бледное лицо и круги под глазами указывали на бессонные ночи. Наконец, Анна, слабо улыбнувшись, сказала. – Ты у меня умница. Я горжусь тобой, – она погладила дочь по голове и обняла так крепко, что девочка почувствовала стук её сердца, сегодня женщина была ещё взволнованнее обычного. – Будь осторожна, – она ещё раз краем глаза взглянула на немцев и отпустила дочь.
– Ну всё, иди. Только надень отцову телогрейку, на улице очень холодно.
Девочка
