style="font-size:15px;"> – Самое прямое. Долго моешь руки – значит, в тебе сидит боязнь заразиться какой-нибудь болезнью. Боязнь заразиться – это фобия, а фобия – это симптом невроза. А невроз закладывается еще в детстве, из-за отношений с родителями.
– Ох ты, мать честная! – Хорошо еще, хоть Александр Борисович успел дожевать кусок сосиски, а то непременно подавился бы. Оставляя себе время на раздумья, потянулся еще за одной, последней, но новая сосиска показалась ему невкусной, как туалетная бумага в целлофановой оболочке. Неужели его любимый микояновский мясокомбинат снова стал выпускать такую дрянь, как в позднесоветские времена? – Ну и чего ты от меня хочешь?
– Чтобы мы с тобой откровенно разговаривали – как раньше, только еще откровеннее. Чтобы ты мне рассказывал о своих затруднениях, обо всех своих ранних – и не только ранних – воспоминаниях, о своих страхах. Я не враг тебе, Саша, я хочу тебе помочь. И полагаю, у меня есть для этого необходимые предпосылки. За последнее время, так сложилось, я прочла много литературы. Я тебе не только жена, Саша, я…
– Ты – домашний Фрейд! – Вот уж чего Турецкому хотелось в последнюю очередь, так это делиться с женой воспоминаниями. Точнее, хотелось, но не всеми. Некоторые из воспоминаний могли привести к семейному скандалу. – По-моему, Иришка, тебе просто некуда девать свободное время. И музыка тебе поднадоела за столько лет, я могу понять… Так найди себе какое-нибудь хобби – филателию, скажем, или кружок макраме. Спокойное какое-нибудь занятие. Только, пожалуйста, подопытного кролика из меня не делай!
У Ирины дрогнули губы. Она резко встала, выдернула из-под носа мужа пустую тарелку с разводами горчицы и понесла ее к раковине. «Если такая нервная, самой подлечиться надо», – подумал Турецкий, но вслух не произнес: ему стало жаль жену. Даже если то, что он на ее счет думает, – правда, не стоит ее обижать. В конце концов, у всех у нас, современных людей, нервишки пошаливают. Недаром психологи распространились, как тараканы на грязной кухне…
– Ты просто не видишь во мне человека, – склонясь над раковиной, констатировала Ирина Генриховна. – Ты видишь во мне исключительно женщину. А по-твоему, высшее, на что способна женщина – это плетение макраме.
– Да нет же, Ириша, – примирительно буркнул Александр Борисович, – ты не так меня поняла. Но сама посуди, как это выглядит с моей точки зрения: приходишь домой после рабочего дня, голова как урна, в которую пихали всякую дрянь, пожрать… поесть спокойно хочется, а тут тебя психологией грузят. Ну вот я и вспылил.
– Я так и предполагала, – Ирина трагически воздела к потолку свежевымытую тарелку, с которой стекала вода. – Ты избегаешь серьезных разговоров. Ты защищаешься от анализа своих проблем чем угодно – работой, усталостью, голодом… Но в следующий раз я заговорю с тобой об этом, когда не будешь голодным и усталым, и ты скажешь: «А зачем переливать из пустого в порожнее, если все хорошо?» Получается, что ты просто не хочешь со мной разговаривать на эту тему.
– Как же не хочу, еще как хочу! Кстати, давно собирался т
