Клутычу стало не по себе.
– А уколов не будет? – пролепетал он, надеясь шуткой увериться в общей доброжелательности.
– Будет, – доктор махнул ассистенту, который уже растягивал жгут, будто удавку.
– Какая же это диспансеризация, – сообразил, наконец, Петр Клутыч.
– Никакая, – согласился тот и с неожиданной силой придержал его за плечи.
– Кулачком поработайте, – велел ассистент.
Петр Клутыч сжал кулак и попробовал замахнуться.
– Да не так, что вы делаете! Сжимайте и разжимайте. Любите подраться?
– Не люблю, – обреченно сказал Петр Клутыч.
– Напрасно, – пожурил его Балансиров, следя за иголкой, которая торкалась в пупырчатую кожу. – Драться придется. Вас ожидают жестокие бои.
– Почему? – успел спросить пленник прежде, чем его небогатые мысли свелись в подобие тонкого лучика, который быстро забегал по мерцавшему экрану, сканируя бессмысленный «снег».
– За право остаться собой, – Балансиров бросил это на ходу, направляясь к чайнику. Клиент пошел в работу. Балансиров налил себе кипятку, добавил заварки, высыпал в кружку с нарисованным зайчиком три ложки сахара с горкой.
Протокопов подсел к нему и взял печенье. Усмехнулся:
– Как настоящие доктора. Сейчас начнут ломиться, стучать, мешать, – он кивнул на дверь. Сразу и застучали; ассистент выглянул в коридор и сердито закричал на кого-то.
– Дурачки подтягиваются, – Протокопов ревматически вздохнул.
Из кресла захрипел невидимый от чайного столика Петр Клутыч.
– Илья Муромец пошел, – предположил Балансиров и отхлебнул от сладкого зайчика.
– Пока еще не пошел. Это его личное «я» откололось. И знакомится со скорбным положением дел.
– Не помрет? – на всякий случай спросил капитан.
– Да господь с вами, – Протокопов тоже налил себе чаю, отхлебнул. – Во всяком случае, не сейчас. Будет жить, если не повесится со стыда.
А Петр Клутыч смотрел передачу и впитывал информацию, от которой у него перехватывало дыхание. Сначала ему показалось, что кто-то содрал его лицо, как будто это был паричок: совершенно не больно; лицо снялось и скомкалось, словно зеленоватая маска из толстой резины. Потом невидимый распорядитель подсунул пальцы под затылочный бугор, неощутимо подвел их к орбитам и мягко вытолкнул глаза. Петр Клутыч вылетел из тела, как из демисезонного пальто, и раздвоился. Одна часть страдала, другая бесстрастно следила. Этой другой части было глубоко наплевать на все на свете и на себя – в первую очередь. Ей ничто не угрожало. Телекартинки сменяли друг друга: с одной стороны, это было похоже на стремительный калейдоскоп; с другой, если принять во внимание эффект, который мельтешение оказывало на пассивную и страдательную часть Петра Клутыча, процедура
