природой срок соизволил появиться на свет будущий высокопоставленный чин Федеральной службы безопасности.
Что же, и на такие чудеса была горазда завершившаяся великая война. Разбросавшая по огромной стране и по многим государствам разоренной Европы, по тюрьмам и лагерям необъятной державы и по далеким континентам благополучнейшие и крепчайшие семьи, безвозвратно разрубившая прочнейшие узы, к кому-то она оказывалась снисходительно великодушной. Тончайшая ниточка, протянувшаяся от мимолетной фронтовой встречи через десятиминутное свидание на захламленном ночном перроне Горького-Сортировочного, когда часть Федора Жаворонкова перебрасывалась из-под Вены, где ему довелось отпраздновать Победу, на Дальний Восток, не только не потерялась, не оборвалась, но, обретя необыкновенную прочность, уверенно повела за собой молодых влюбленных.
Кстати о Вене. Увидеть город Моцарта, Шуберта, Штрауса, а также еще многих и многих великих и неповторимых солдату-освободителю Федору Жаворонкову так и не удалось. Рабочие пригороды, аккуратные, но достаточно серые и безликие, близлежащие городки, сохранившие, несмотря на прошедшую через них войну, уютность и даже своего рода благостность, и… все. Значительно более успешным «туристом» оказался в будущем сын лейтенанта Жаворонкова, сотрудник всесильного Комитета. Он не только неоднократно и подолгу бывал в австрийской столице, но и, если можно так охарактеризовать чувства правоверного и по служебным обязанностям, и по естественной внутренней потребности советского патриота, очень даже любил Вену, этот своего рода символ буржуазной сытости, благополучия и богатства. Конечно, в далеком опереточном прошлом остались знаменитые легкость, грациозность, изящество, непринужденность, символизировавшие истинную «венскость». Город оброс жирком, набрался фанаберии, не стеснялся демонстрировать чужакам свое высокомерие, где-то даже гордился своим снобизмом. И все-таки Вена, Вена, Вена… И в каждый свой приезд современный чекист Георгий Жаворонков непременно посещал Шванцербергплац, внимательно и неравнодушно вглядывался в черты советского воина-освободителя. Георгию Федоровичу временами казалось, вернее, очень хотелось бы в это верить, что монумент в Вене более искренен и человечен, чем аналогичное сооружение в берлинском Трептов-парке, что в чертах лица вознесшегося над Веной русского солдата, соседствующего с выхолощенными и непроницаемыми масками императоров Габсбургской династии, запечатлено нечто неуловимо, но выразительно передающее облик его отца, юного победоносного лейтенанта.
А между тем эшелон с ниспровергателями тысячелетнего Третьего рейха мчался на восток, туда, откуда является Восходящее Солнце, туда, где прошедшим пол-Европы и одуревшим от ее сильно поколебленного, но не уничтоженного до конца духа многовековой упорядочности и самоуважения советским парням предстояла встреча с бесстрастными, хладнокровными и самоотверженными
