ным младенцем, другими детьми и тещей, – и весь день под палящим солнцем они сидели и смотрели на эту дурацкую и непонятную работу. Я был в Новом Орлеане два или три года спустя и слышал, что рыбаки все еще приезжали за много миль, чтобы посмотреть на эту имитацию деревни ловцов креветок, которую белые люди строили и бросили.
Намерение пробивает камень.
2006 год
ТУРЕЦКИЙ
Меркулов готовил себя к разговору не столько с Турецким, сколько с его женой. В принципе он это делал регулярно – перед каждым посещением Турецкого, но так же регулярно никакого разговора и не случалось. «Так чего доброго, – думал Константин Дмитриевич, – Саша выздоровеет, а я ничего Ирине и не скажу». То есть, конечно, и слава богу! И скорей бы он поправился! Но все же дружеский долг требовал помимо всего прочего каких-то слов поддержки, но именно они-то при каждой новой встрече неизменно застревали у Меркулова в горле, и выходило так, что, скорее, это Ирина его успокаивала. Удивительная все-таки женщина.
В голове у него была примерно такая фраза: «Понимаешь, Ирочка… (вопросительный взгляд Ирины) бывают времена, которые просто нужно пережить. Такое случается со всеми. (Сдвинутые брови.) Рано или поздно плохие времена заканчиваются, и оказывается, что человек жив, здоров и может оглянуться на них и разобраться, в чем же тогда было дело (улыбка, слезы, улыбка и т. д.)». В общем, такие примерно слова.
Меркулов открыл дверь реанимационного бокса, миновал сестринский пост – кивнул хорошо уже знакомой дежурной – и пошел дальше по коридору, стараясь не оглядываться и не смотреть по сторонам. Ему приходилось бывать в реанимации, однако сейчас Константин Дмитриевич чувствовал себя в этом месте особенно некомфортно. Одно дело идти допрашивать свидетеля или подозреваемого (что тоже, в общем, в таких условиях происходит без особого восторга), совсем другое – навещать близкого друга.
Меркулов вошел в палату, стараясь ступать с пяток на носки – максимально неслышно.
Ирины не было.
Турецкий лежал с закрытыми глазами. В правой руке у него был резиновый мячик. Лицо было бледным, с желтоватым оттенком. Не открывая глаз, Турецкий сказал:
– Здорово, Дмитрич, ну как ты там?
– Я-то ничего, – несколько удивленно ответил Меркулов. – Что мне сделается? А вот ты как?
– Ничего. Садись…
– Привет, Саша. Ты научился видеть с закрытыми глазами?
– Скорее, слышать. Садись же, говорю.
Меркулов взял стул, стоявший у стены, и подвинул его поближе. Сел. Турецкий, на его взгляд, сегодня выглядел неплохо, чтобы не сказать бодро.
– Очень рад, что…
– Я тоже, – перебил Турецкий. – Сигарету дай. Только не говори, что нельзя. Я целыми днями слышу: то нельзя, это нельзя. А что, спрашивается, можно? Мячик давить… – Турецкий вдруг кинул его в стену, мячик отскочил, и Турецкий поймал его – по-прежнему не открывая глаз.
– Как ты это делаешь? – изумился Меркулов.
– Много свободного времени, – доходчиво объяснил Турецкий. – Так ты привез мне сигареты?
– Привез, – вздохнул Меркулов после долгой паузы. – Я же знал, что ты не отстанешь. Только…
– Что – только?
– В машине оставил. Потом принесу.
Турецкий приоткрыл один глаз и оценивающе
посмотрел на друга и шефа.
– Не врешь?
– Нет. «Парламент» легкий, две пачки. Смолы…
– Шесть миллиграмм, никотина – полмиллиграмма.
– Точно. Только обещай, что будешь потихоньку. Чтобы Ирина не заметила.
– Ладно.
Меркулов спохватился:
– Ну и доктора, конечно! Хотя, честно говоря, не знаю, как это тебе удастся.
– Черт, да говорю же – ладно! Давай лучше о делах. Что ты думаешь о нашем фигуранте?
– Да ведь никакого фигуранта пока что нет.
– В том-то и дело. Ты должен его найти. Точнее, для начала понять, кто он.
– Легко сказать! – вздохнул Меркулов. – Или, может, у тебя есть готовая кандидатура?
– Кандидатуры нет, но есть кое-какие идеи. Я сегодня размышлял и понял одну простую штуку. Она, собственно, на поверхности лежит, может, потому мы на нее внимание и не обращаем. Производство «живых бомб» ведь минимально затратно: похитили девушку, и через месяц обработки она уже обречена. Стандартный пояс смертницы стоит чуть больше ста
