не занимавшийся никаким спортом, кроме бега по утрам, сумел преодолеть почти половину страшного пути, прежде чем сорвался и упал следом за Генкой, разбиваясь об острые камни.
Их нашли спустя три часа, когда обеспокоенная долгим отсутствием приятелей съемочная группа вышла на поиски. Генка так и смотрел умоляюще в голубое небо, и волосы его вокруг желтой лысины были черными от вытекшей крови – он разбил череп при падении. Каморкин, просивший его подождать секундочку, разговаривал с трупом, не зная о том. Сам Михаил Олегович лежал в двух шагах от друга лицом вниз, с неестественно вывернутыми руками. Он был жив.
После нескольких операций стало очевидно, что Каморкин навсегда останется инвалидом. Врачи сказали, что он выжил чудом и должен благодарить бога за то, что легко отделался. Каморкин кивал, соглашался, благодарил врачей, а перед глазами у него стояло умоляющее Генкино лицо. «Сейчас, Генка, сейчас, подожди секундочку».
Вернувшись домой, Михаил Олегович обнаружил, что молодая любовница, обосновавшаяся за три месяца до случившегося в его квартире, собрала вещи и ушла. Каморкин лишь усмехнулся, покачал головой и выкинул ее пудреницу, завалявшуюся в ящике письменного стола. «Всегда распихивала свои причиндалы по всем углам», – брезгливо подумал он, и это была последняя мысль, связанная с женщиной, в которую, казалось, он был влюблен. Когда-то давно. В прошлой жизни. До того, как стал спускаться в расщелину, из которой смотрел Шпунтиков.
Поначалу его активно навещали друзья, приятели и коллеги, но постепенно визиты их становились все реже, пока окончательно не выработался некий режим. Второй оператор их группы забегал на двадцать третье февраля и перед Новым годом – всегда с бутылкой хорошей водки. Две знакомые дамы-сценаристки заходили раз в три месяца, оставляя после себя в маленькой квартире белые гвоздики, торт «Наполеон» и сладковатый запах духов. Каморкин не любил цветы, но постепенно привык и даже неприятно удивился, когда однажды вместо гвоздик были принесены хризантемы. Он пошутил на эту тему, и с тех пор дамы строго следовали заведенному обычаю.
Остальные приятели и знакомые заходили кто раз в год, кто раз в полгода… Михаил Олегович не обижался, поскольку понимал: общаться с инвалидом тягостно…
Ты выйдешь из его квартиры на двух ногах, сбежишь по лестнице, чуть не споткнешься о подлую выщербленную ступеньку на первом этаже, поможешь себе коленкой приоткрыть тяжелую входную дверь и в конце концов вдохнешь мокроватый свежий воздух перед подъездом.
А человек, к которому ты приходил, останется один – представлять, как ты сбегаешь вниз, спотыкаешься и ругаешь ступеньку, открываешь дверь, дышишь полной грудью… Думать об этом – неприятно, а ощущение вины, преследующее тебя до самого дома, царапает изнутри, словно ты в чем-то виноват перед ним. И чтобы не испытывать это чувство заново, ты отложишь
