с тех времен, когда он служил палубным матросом. Кроме того, он захватил с собой бутылку виски, чтобы согреться и заодно выпить за здоровье идиотов, которые вновь превратили Германию в руины. Джордах не был патриотом ни одной страны, а уж ту землю, на которой родился, он просто ненавидел: это она сделала его на всю жизнь хромым, отняла возможность получить образование, изгнала на чужбину и породила полнейшее презрение к любой политике, ко всем политическим деятелям, генералам, священникам, министрам, президентам, королям и диктаторам, к любым завоеваниям и поражениям, любым кандидатам и любым партиям. Аксель был доволен, что Германия проиграла войну, но его отнюдь не радовало, что ее выиграла Америка. Он надеялся, что доживет до того дня, когда Германия проиграет еще одну войну.
Аксель думал о своем отце, богобоязненном семейном деспоте, мелком заводском служащем, который, воткнув в дуло ружья пучок цветов и горланя песни, отправился – «шагом марш!» – на фронт, бодрый тупой баран, пушечное мясо, чтобы погибнуть под Танненбергом, с гордостью сознавая, что у него остались двое сыновей, которые скоро тоже отправятся сражаться за Vaterland[5], и жена! Впрочем, жена его вдовела меньше года. По крайней мере у нее хватило ума выйти замуж за адвоката, во время войны управлявшего доходными домами за Александерплац в Берлине.
– Deutschland, Deutschland, über alles…[6] – запел Джордах, опустив весла в воды Гудзона и предоставив реке нести его на юг, затем поднес ко рту бутылку и выпил за ту свою юношескую ненависть к Германии, которая вынудила его, демобилизованного калеку, покинуть родину и уехать за океан. Конечно, Америка тоже не рай, но здесь по крайней мере он и его сыновья остались живы, и их дом пока не разрушен.
До него доносились отдаленные залпы маленькой пушки. В воде отражались вспышки ракет. «Дураки, – думал Джордах, – чему радуются? Они никогда еще не жили так хорошо, как сейчас. Через пять лет им придется торговать яблоками на углах и рвать друг друга на части, стоя перед фабриками в очередях безработных. Если бы они хоть немного соображали, им сейчас следовало бы идти в церковь и молиться, чтобы японцы продержались еще лет десять».
Внезапно высоко на холме вспыхнул огонь, быстро принявший форму креста. Джордах расхохотался. Ничего не меняется! К черту победу! Долой католиков, ниггеров и евреев! Веселись сегодня, а завтра – жги! Америка есть Америка. Мы здесь, чтоб напомнить вам: не забывайте сводить счеты!
Он снова отхлебнул виски, с удовольствием глядя на горящий над городом крест, предвкушая причитания в двух завтрашних городских газетах по поводу оскорбления памяти храбрецов всех рас и вероисповеданий, павших, защищая идеалы, на которых зиждется Америка. А какие в воскресенье проповеди огласят церкви! Стоит даже пойти в одну-другую церковь, чтобы послушать, что будут нести эти мерзавцы!
«Я бы с радостью пожал руку тому, кто это устроил», – подумал Джордах.
На его глазах огонь стал разгораться. Должно быть, рядом
Родину (
«Германия, Германия превыше всего…» – фашистский гимн.
