о чем, а главное, зачем, можно разговаривать с людьми.
– Ну, я объясню ей грамматику, которую мы проходили.
– Хорошо, но не смейте говорить два часа!
Интересно, когда я так делала?!
– Мы поговорим десять минут.
– Правильно, – обрадовался папа. – Лучше, конечно, пять. А лучше бы вы вообще не говорили.
Я решила никак это не комментировать.
– Видишь, я специально тебя предупредила, чтобы у тебя не было стресса.
Отец остановился посреди дороги.
– Что ты несешь? У меня нет никакого стресса.
– Но ты же кричишь на весь дом, когда я говорю по телефону, значит, у тебя стресс, – я специально ввернула это, чтобы заставить его застыдиться и потерпеть эти десять минут без скандалов.
– В голове у тебя опилки, а у меня нет никакого стресса! – рыкнул папа и поскорее пошел дальше по дороге.
Мы остановились на парковке за поселком.
– Я иду пи́сать, – радостно сказал папа.
Вы, наверное, хотите знать, зачем он об этом сообщил. Дело в том, что у отца этот процесс очень сложный. Он никогда не справляет малую нужду в туалете, как нормальные люди. В общественных туалетах он боится подхватить какую-то заразу, а дома таким образом экономит на счетах за воду – в смысле, не нужно пользоваться сливным бачком. Кроме того, мой папа имеет явную склонность к социопатии, но в отличие от других таких людей, эта проблема у него проявляется не в воровстве, побоях или поджогах, а в писании в неположенных местах. Он получает от этого несравнимое ни с чем удовольствие. Есть у него еще одно проявление социопатии, но об этом позже.
Папа пошел к краю парковки, а я только сейчас заметила, что на обочине стоит машина. Я подошла чуть ближе и обнаружила, что внутри полно людей, которые смотрят на нас через стекло.
Я подбежала к папе. Он уже расстегнул штаны.
– Пап, подожди, не писай, там в машине люди.
– И что? Чего это тебя люди пугают? – папа продолжал копошиться в штанах.
– Меня никто не пугает, просто это неэтично – писать при людях, – ну это же правда, тем более, во Франции я никогда не видела писающих на улице при всех мужчин.
– Да мне пофиг, я писаю где хочу! Если я хочу, мне все равно! Твои с матерью штучки про воспитанность! – кричал он, но штаны все же застегнул.
– Все манеры моей матери, – сказала я фразу, которую слышала от отца пять раз в день.
– Вот именно. Пошли, если я не пописал, я не я.
С парковки мы свернули на дорогу, ведущую в лес. Пара метров – и мы уперлись в чей-то дом.
Папа подошел к забору, стал прямо напротив окон, ничем, к слову, не занавешенных, и сделал то, чего так хотел, ни на секунду не волнуясь о том, что его могут увидеть жители, и что он описал чужой забор.
Всю обратную дорогу папа говорил о том, что я такая странная со своими хорошими манерами и воспитанностью.
Дома я таки позвонила Ане, но была так взволнована и так подскакивала от каждого звука от папы, что проговорила всего три минуты.
