ссадины на коленке. Я научился оценивать ситуацию и принимать решения без помощи других. Говорить или делать что-либо в откровенно враждебной обстановке означало для меня только ухудшение ситуации, дополнительные издевательства и наказания, и шаг за шагом я приблизился к состоянию, когда полностью замкнулся в себе и не говорил вообще ничего. Я проводил многие часы, не говоря ни слова, и люди даже забывали, что я нахожусь с ними в одной комнате. Когда мне нужно было сказать что-то, то я говорил скорее как взрослый, а не как ребенок; я оставался эмоционально отстраненным от всех вокруг.
В наше время это состояние называется ингибированной версией реактивного расстройства привязанностей (РРП). Добавьте к этому посттравматическое стрессовое расстройство, спровоцированное этими и последующими случаями, плюс немного синдрома Аспергера, и в результате получим мою пожизненную неспособность создавать стабильные отношения, выражать собственные чувства и чувствовать близость с людьми на самом базовом, эмоциональном уровне. Самым сложным в данном уравнении было то, что я всегда прекрасно осознавал наличие этих ограничений.
Многие из тех, кто страдает от расстройств подобного рода, находятся так глубоко внутри себя, что даже не понимают, что они теряют. Я же всегда чувствовал дистанцию между собой и другими людьми, как будто я глядел на них через прутья клетки, которую видел только сам. Я рос и смотрел на то, как люди общаются, как они ходят за ручку, обнимаются, смеются и радуются вместе, и мне отчаянно хотелось хотя бы на секундочку почувствовать такую же свободу отношений.
Но этого так и не произошло.
То, что мне не позволяли общаться с детьми моего возраста, тоже сыграло свою роль. Моя бабушка терпеть не могла детей в своем доме, а сам я не мог найти себе друзей, потому что она вечно ругалась с соседями, и мне не разрешалось навещать вражеские тылы.
Поэтому, когда я вдруг оказывался среди других детей, они казались мне какими-то инопланетными созданиями, и они, возможно, испытывали то же самое по отношению ко мне.
История, которая закрепила меня в пожизненной эмоциональной изоляции от всего остального мира, приключилась со мной в детстве. Это был тот самый пресловутый определяющий момент, когда я осознал, что не могу доверять в этой жизни никому. Моя мать снова забеременела в 1960 году. Как и раньше, она впала в глубокую депрессию и целыми днями оставалась в кровати, спала, рыдала или молча лежала, зло уставившись в потолок. После рождения моей сестры Терезы ее состояние окончательно усугубилось. В результате София и моя тетка всегда находились рядом и следили за тем, чтобы с девочкой ничего не случилось. К несчастью, это привело к тому, что все совсем забыли обо мне. Однажды сломалась наша стиральная машина, и никто не обратил внимания на то, что Эвелин собрала в сумку грязные пеленки и взяла меня с собой в прачечную, которая находилась в соседнем здании.
После того как пеленки были постираны, мы с матерью поднялись по лестнице на крышу этого трехэтажного
